Валерий Киселев

44. Армия боится одного: приказа «Стой!»

Более четырехсот километров проехала по дорогам Чечни группа моральной поддержки во главе с начальником отдела воспитательной работы 22-й армии гвардии полковником Анатолием Киреевым и начальником Нижегородского гарнизонного Дома офицеров подполковником Анатолием Лашмановым. Группа, в составе которой была бригада артистов и журналистов, побывала во всех частях 22-й армии, доставила солдатам и офицерам гуманитарный груз, собранный нижегородцами, дала концерты в войсках. А 21 ноября наша разведка перехватила сообщение чеченского радио о гибели группы моральной поддержки из Нижнего Новгорода. Очевидно, противник, понимая ее значение для федеральных войск, запустил эту дезинформацию.

Моздок в тумане

Нижегородцу, если судьба занесет его нынче в Моздок, встретить там земляков нетрудно. Достаточно спросить патрульного на вокзале и он покажет, где стоят наши. Командир семитысячного сводного отряда МВД России в Чечне, полковник милиции Сергей Кучерук — нижегородец, командир сводного мобильного отряда транспортной милиции полковник Александр Юферов — тоже. В его подчинении 550 человек из многих городов страны, отряд контролирует весь участок железной дороги от Моздока до Шелковской, включая и станцию Гудермес. Военный комендант Гудермеса, кстати, тоже нижегородец — заместитель командующего 22-й гвардейской армии генерал-майор Александр Столяров. Наконец, в Чечне служат и воюют сотни наших земляков — милиционеров, солдат и офицеров.

На вокзале Моздока сегодня одни патрули. Пассажиров практически нет. Движение по железной дороге на Гудермес открыто, но желающих путешествовать на поезде, впереди которого платформа с песком на случай подрыва пути, немного. А сразу за вокзалом бурлит обычная южная жизнь, работают магазины и киоски. Кстати, в Моздоке водка в киосках стоит дешевле пива — 10 рублей. На улицах много военных и милиции, поэтому преступности, рассказывают местные жители, они почти не чувствуют.

На станции, вопреки предположению, практически нет воинских эшелонов, хотя Моздок — главный перевалочный пункт грузов для оперативной группы войск «Запад». Стоит эшелон с трубами для строительства нефтепровода. По путям ходят молодые люди в штатском, но с армейской выправкой и с торчащими из карманов рациями. Когда туман рассеивается, на аэродроме неподалеку начинают гудеть самолеты.

— На двадцать шесть человек — три гранаты, патронов — на несколько минут боя, — пожаловался майор из Ростовского транспортного ОМОНа. — И склады пусты, ничего не обещают.

А вот нижегородские милиционеры, когда отправлялись в командировку, рассказал зам. командира сводного отряда транспортной милиции подполковник Сергей Зубков, все привезли с собой — продовольствие, боеприпасы, даже цемент, в расчете на долгое автономное существование.

— У нас в отряде почти все с опытом первой чеченской компании, — рассказал он, — разместились в тех же зданиях, где жили два года назад. Даже наши надписи на стенах сохранились. Охраняем восемь станций, патрулируем железную дорогу, постепенно восстанавливаем мирную жизнь. Здесь практически вдоль всей ветки железной дороги чеченцы выкопали и продали кабель энергоснабжения, поэтому для нас главное сейчас — его восстановление.

Дорога на Горагорское

Перегрузили из вагона в автомашины ящики и коробки с гуманитарным грузом для солдат 22-й армии и колонна, в сопровождении БМП из разведбата и машины с зенитной установкой, двинулась в путь. Движение по дорогам Чечни разрешено до 15 часов и только колоннами, обязательно в сопровождении бронетехники, потому что опасность обстрелов остается.

Сразу же за Моздоком на шоссе в сторону Чечни через каждые несколько километров — блокпосты. Против ожидания, движения по дороге почти нет, не видно ни толп беженцев, ни возвращающихся домой. Омоновцы на блокпостах откровенно скучают. Лишь на мосту через Терек, за которым уже Чечня, некоторое оживление: проехал мальчик на ослике, да прошла в Чечню группа женщин с сумками. Через несколько километров догнали еще одну женщину, она брела по обочине на восток в туче пыли, но с российским флагом в руках.

На всем пути от Терека до Горагорского, первого крупного селения на западе Чечни, ни одного признака былых боев или тем более жарких сражений. На шоссейной дороге и по обочинам — ни одной воронки от бомб, снарядов или фугасов. Объясняется это просто: маневр российских войск, вышедших в начале операции на Терский хребет с севера, а потом с запада двинувшихся с территории Ингушетии в Чечню, был столь стремительным и неожиданным для противника, что на этом направлении он сначала практически не оказывал сопротивления.

В селе Горагорском следов боев тоже не видно, да и в целом картина запустения и хозяйственной разрухи оказалась не больше, чем, например, весной в селах Лукояновского района. На улицах села — группы молодых мужчин, вышли из домов погреться на солнышке. Нашу колонну провожают, явно считая в ней глазами количество автомашин.

«Продается дом» — написано на фанерном щите. Интересно бы посмотреть на пожелавшего купить здесь жилье.

Единственный след боев — большая дыра от противотанкового снаряда на нефтяном баке. Выстрел сделан со стороны Грозного. Пошли за бак по малой нужде, но остановил возникший как из-под земли омоновец:

— Куда?

Услышав ответ, равнодушно сказал:

— Идите. Но там заминировано.

«Аппетит» сразу пропал.

Все ближе Грозный. Вдоль дороги — столбы с давно оборванными проводами, но все поля, в отличие от многих российских, на удивление, вспаханы. Видны стада коров и овец. На холме — памятник погибшим в Великую Отечественную, изрешечен пулеметным огнем. У дороги стоит «Беларусь», крыша вмята в сиденье, словно на трактор наступил Кинг-Конг. В небе над головой то и дело проносятся пары изящных штурмовиков — на Грозный. Ветер сменил направление и на сказочной красоты белоснежные горы Кавказа на горизонте летит черный дым от горящих в нескольких местах нефтяных скважин. На проселочной дороге, прямо в колее, лежит, вмерзшая в грязь, убитая телушка. Машины ее аккуратно объезжают. Неподалеку еще две-три убитых коровы со вздувшимися животами.

Горе побежденным

«23 сентября. Классера болх» — написано детской рукой на доске в одном из классов Керла-юртовской средней школы. В этот день здесь был последний урок. Потом начались бомбежки российской авиации и детей увезли в Ингушетию.

Чувствуется, что классы к новому учебному году были отремонтированы — стены и полы покрашены. Но сейчас парты сдвинуты в кучу, в выбитом окне стволом на Грозный стоит станковый гранатомет «Пламя». В классах расположился отряд спецназа. Рядом со школой стоит танк, трое солдат, один из них явно азиат, копают окоп, что-то рассказывая друг другу. Вокруг школы выкопана траншея, часть ее укрыта большим красным одеялом, наверняка трофейным. У огневой точки, сложенной из мешков с песком, стоит принесенное из учительской школы дорогое кресло, чтобы спецназовцу было удобнее вести наблюдение.

В коридоре школы разбросаны учебники — русского языка, физики, «Советского права», классные журналы. Валяется книга «Живые и мертвые» Константина Симонова. Кто-то из солдат нечаянно, хочется так думать, пробегая по коридору, наступил на книгу «Где-то гремит война» Виктора Астафьева. Интересно, о чем вздохнул бы писатель, если бы посмотрел из сибирской дали на свою книжку с отпечатком сапога русского солдата на обложке…

Целый ворох табелей успеваемости на тетрадных листочках. У Залавди Дударовой в табеле — одни пятерки, в том числе и по русскому языку, у Хазам Воздиевой в основном тройки. По музыке и физкультуре у девочки были четверки. Где-то сейчас эти дети… Но им лучше не видеть, какой стала их родная школа.

У школьной калитки — группа местных жителей. Старик в высокой бараньей папахе и с десяток женщин. Все худые, похожи на цыганок. Пришли отмечаться к коменданту, командиру отряда спецназа. Зачем надо отмечаться — сами еще не понимают. В лучшие времена в Керла-Юрте проживало триста семей, сейчас, вместе с вернувшимися беженцами, около 60 человек. Детей нет совсем. Женщины неохотно вступают в разговор, тем более что рядом стояла группа солдат из Кантемировской дивизии, а я был в военной форме: «Вы все равно напишете так, как это надо русским!». Но постепенно лед взаимного недоверия подтаял и женщины начали откровенно ругать армию и спецназ за поведение во время боев и зачисток.

— У нас в селе, когда «Грады» стреляли ночью, погибло пятьдесят четыре человека, а сколько скота побили …Пятнадцать детей погибли, — плачет молодая женщина.

Вспоминаю рассказ веселого капитана-артиллериста: его батарея самоходных установок выпустила по Керла-Юрту 190 снарядов.

Женщины уверяют, что в их селе не было ни одного боевика.

— Если у вас убили мать, сожгли дом, вы будете боевиком? — спрашивает старуха. — У меня убили свекра — ему восемьдесят лет, какой он боевик? Деверя застрелили, мужа, сын умер от болезни. Умела бы я стрелять, клянусь, пошла бы с боевиками. Вы пройдите по нашим домам, посмотрите, что после себя оставили ваши солдаты.

— Мы всю жизнь жили среди русских, рассказывает пожилая женщина, — в каждом втором доме были русские, учителя были русские. Мы жили в дружбе, вместе работали, как одна семья… До начала этой войны свет у нас был, газ был, пенсии платили, я получала четыреста рублей. Школу обустроили своими силами, учителей наняли. Мы на зиму всем запаслись, а пришли солдаты… Танком в сарай заехали, всех индюков задавили. Внучка, два годика, только разговаривать начала, никак не хотела выходить из подвала после обстрела, так боится самолетов.

Вспомнил рассказ контрактника из Липецка: «Если сразу дверь в дом не удается открыть, стрелял по ней из гранатомета…» Другой, задержанный командирами за некорректное отношение к местному населению, повинился: «Я нагрубил только один раз. Варенья захотелось, спросил у старика, а он на меня начал кричать. Я снял автомат с предохранителя и дал очередь по низу дома. Тут же бежит бабка с банкой варенья. «Ну вот, а говоришь, что нет ничего. А ведь я мог бы и по окнам стрелять…»

Как в дивизии Чапаева: «Белые приходят — грабят, красные приходят — грабят». У чеченок из Керла-Юрта оснований радоваться возвращению российской армии не больше, чем у русских женщин из фильма «Неуловимые мстители» — приходу «вольной армии батьки Бурнаша». Впрочем, нынешние комиссары Фурмановы жестко наказывают тех солдат, кто обижает обывателей. Но война есть война, где всякой грязи хватает.

Одна женщина с ненавистью показала на кучу пустых консервных банок в школьном дворике, оставленных постояльцами-спецназовцами.

— Как можно было бомбить мирное село! — ругаются женщины, — ну хотя бы сообщили, что будет обстрел, чтобы мы могли спрятаться. Германия — та предупреждала, что будет бомбить. У нас от снаряда погибла женщина-почтальон — восемь сирот осталось…

— А если тебе показать развалины домов в Москве, взорванные вашими сыновьями? — оборвал ее солдат-кантемировец.

Женщины ругают Басаева, якобы он под прикрытием русских вертолетов перелетел в Чечню из Дагестана, клянут Березовского, который, уверены они, снабжает боевиков деньгами, и жалеют Масхадова. О том, что Хаттаб — не чеченец, а араб из Иордании, слышат впервые. Неохотно признавали, что в селе в подвалах некоторых домов держали русских рабов, но узнавали они об этом якобы только после прихода федеральных войск.

— Пусть Россия скажет, куда нам уйти и где жить, только чтобы нас больше не бомбили, — в отчаянии крикнула пожилая женщина. Ей, всю жизнь отработавшей дояркой, было восемь лет, когда Сталин переселил чеченцев в Казахстан.

По дороге со стороны Ингушетии с белым флагом в окне к школе подъехали «Жигули». Вышли четверо крепких бородачей. Женщины сказали, что это их мужья, беженцы, жили в Малгобеке. Бородачи прошли мимо солдат, как проходят через стадо баранов. Солдат-кантемировец, чтобы избежать соблазна выпустить в них очередь, закинул ствол автомата за спину и лишь сплюнул в след.

Когда женщины и вновь прибывшие мужчины-беженцы разошлись по своим домам, солдаты сказали: «Нельзя верить ни одному слову чеченцев. Днем он вам у дома улыбается, а ночью из гранатомета по колонне стреляет. И у этих все мужья и сыновья — в бандах».

Командир отряда спецназа, простодушно рассказавший, что у него в голове восемь дырок после нескольких командировок в Чечню, разрешил проехать по Керла-Юрту на бронетранспортере.

Разрушенных домов в селе оказалось не более десятка. Батарея самоходок веселого капитана стреляла, видимо, точно по высоткам на окраине, где у боевиков были вырыты окопы. Черепицу с крыш многих домов местные жители заранее аккуратно сняли и сложили во дворах, чтобы ввести в заблуждение артиллерийских наводчиков: если дом без крыши, значит, раньше по нему уже стреляли.

По русским понятиям, Керла-Юрт — село богатое. Хотя особняков, как у новых русских, здесь всего два-три, это в других селах есть дворцы, где заборы вокруг — как кремлевская стена. У многих домов — это после бомбежек и обстрелов — огромные скирды сена в тюках, какие и в дореформенные времена увидеть можно было не в каждом российском колхозе. Во дворах многих домов стоят брошенные автомашины — «феррари», джипы. Солдаты рассказывают, что все машины в Чечне — угнанные из России. Их новые хозяева не считают нужным даже менять номера. На машинах — волгоградские, ростовские, ставропольские, московские номера. Чечня живет без ГАИ несколько лет, новую ее аббревиатуру никто здесь не выговаривает, да и ни одного дорожного знака в республике увидеть не довелось.

По улицам Керла-Юрта бегают уцелевшие после зачистки куры и индюшки, кое-где бродят бесхозные коровы и телята. В нескольких местах на улицах села валяются убитые овцы и коровы. Посмотрели на взорванный саперами дом тетки вице-премьера Чечни Вахи Арсанова. Спецназовцы рассказали, что тщательно обыскали дом, ничего не нашли, а когда взорвали — вверх полетели какие-то бумаги, оказавшиеся ценными документами. Во дворике взорванного дома — разбитый телевизор и чьи-то старые черные брюки. Уже прошел слух, что Ваха Арсанов знает о взорванном доме и очень этим огорчен.

Магазин в селе — с выбитыми витринами, сбитым бронемашиной углом. На полках, конечно — шаром покати. А вот мечеть в селе стоит абсолютно целой, ни одной пулевой отметины. И мулла якобы не ушел, а остался.

«Как прекрасны предгорья Кавказа…»

В отличие от потерявших детей, измученных обстрелами чеченских женщин свои чувства о походе в Чечню заместитель командира мотострелкового полка по тылу майор Игорь Николаев выразил в стихах:

Мы прошли по земле Ставрополья,
Умываяся потом в пыли,
Как когда-то простые солдаты
Мир земле по весне пронесли.
Наши думы в походах суровых
О судьбе наших юных детей,
О любимых, далеких и близких,
И о слезах родных матерей…

В день памяти Кузьмы Минина весной этого года у Вечного огня в Нижегородском кремле духовой оркестр именно под управлением майора И. Николаева впервые исполнил марш «Нижегородские полки» на стихи С. Скатова, сразу так полюбившийся губернатору Ивану Склярову, что он, смахнув слезу умиления, попросил оркестр исполнить этот марш еще раз. Судьба повернулась так, что военный дирижер майор И. Николаев после расформирования военного училища тыла стал служить в мотострелковом полку. После походов и боев вдохновение не покидает его и в Чечне:

Как прекрасны предгорья Кавказа,
Даль равнин и величие гор,
Но обидно, обидно ребята,
Что сюда все пришли мы на бой.
Небу синему чистые реки,
Людям счастье, богатство земли,
Рождены мы с тобою на свете,
Чтоб добро в дом друзей принести…

Увы, но майор Игорь Николаев и освобожденные им и его товарищами от боевиков женщины села Керла-Юрт пока по-разному смотрят на мир.

Чужие

Главная достопримечательность средней школы чеченского села Керла-Юрт — диорама в одном из классов. Называется она — «Герои газавата». Отважные чеченские воины на фоне дворца Дудаева на площади Минутка в Грозном в упор расстреливают из автоматов атакующих русских солдат. Чеченцы, один из них нарисован на картине даже с сигаретой в зубах, гордо стоят в полный рост, русские же — падают им под ноги. Картина — на всю стену класса. Наши спецназовцы, разместившиеся в этом классе, навешали на картину автоматы, гранатометы, бронежилеты, вот и получилась диорама.

Этой картиной детей в Керла-Юрте воспитывали в духе презрения к русским. В другом классе — стенд с фотографиями молодых мужчин, надпись на нем гласит: «Жертвы геноцида». О том, что эти «жертвы» как на работу ходили на железную дорогу грабить пассажирские поезда, резали глотки пленным русским солдатам и насиловали девушек-казачек, детям, надо полагать, не говорили. На другом стенде — известное изречение Александра Солженицына, восхваляющее мужественных чеченцев, статья об одном из героев чеченского «Сопротивления», памятка русскому солдату, воющему в Чечне, которая сквозит презрением к русским.

Керла-Юрт считается ваххабитским селом. Школьникам здесь преподавали основы ислама, арабский язык и вайнахскую этику. На стене в коридоре среди правил поведения учащихся и такой пункт: «Запрещено приносить в школу огнестрельное оружие». На полу валялись тетрадки со списками учащихся, в графе «место работы родителей» попадается запись: «Сотрудник Национальной службы безопасности». То есть родители этих учеников — боевики.

Командир отряда спецназа рассказал, что в богатом доме напротив школы, где жил председатель ЗАО «Грозный-Лада», они нашли удостоверения боевиков, пропуска в Дом правительства Ичкерии, около двухсот патронов, снаряженные автоматные магазины, снайперские прицелы, три винтовки. И очень важная находка: благодарственное письмо хозяину от правительства Ичкерии, подтверждающее участие его владельца в покушении на генерала Романова. Всего же в этом селе лишь при первой зачистке в домах были найдены документы более чем 20 боевиков, несколько стволов и более пятисот единиц боеприпасов.

Солдаты показывали эти документы, похожие на водительские права, запаянные в пластик. Их обладатели — бойцы отдельного Исламского особого полка — сейчас на подлете к Аллаху. Все документы отпечатаны на русском языке.

Командир отряда спецназа рассказал, что старик в папахе, который злобно махал клюкой вслед бронемашине, когда мы объезжали село, ночью сам поджег свое сено у дома, чтобы свалить на русских. «Мы потушили пожар, но машина у него сгорела, — рассказали спецназовцы, — а соседи, когда узнали, что дед сам поджег скирду, хотели ему надавать». Во время движения российских войск по Чечне то и дело в кошарах попадались пастухи с портативными японскими радиостанциями. Эти безобидные на вид пастухи сообщали в банды о продвижении колонн российских войск.

Чеченцы презирают русских, по радио не стесняются в выражениях. «Рус Иван, болван, придет чечен — отрежет тебе член» — это еще мягкое выражение.

Фанатиков среди них — сколько угодно.

— В одном бою — стреляю в чеченца из автомата, он идет в полный рост, вижу, как у него из плеч клочки мяса летят, — рассказал солдат-контрактник, — А он, сам чуть не падая, поднял гранатомет — выстрел, и сжег нашу бэшку (боевую машину пехоты. — В. К.).

Но фанатизм кончается, когда смерть близка.

— На Терском хребте чеченцы сами, выстрелом в затылок, убили своего командира батальона Гамзатова, когда поняли, что надо отходить, а он заставлял их вести бой, — рассказал командир мотострелкового полка.

«Быстро гоните сюда баб и детей: русские мочат нас «Градами!» — эту радиограмму перехватила наша радистка из разведбата. Потом трупы убитых русскими ракетами чеченских женщин и детей снимают на видеокамеру, а пленку отправляют на Запад, чтобы там публика могла воочию увидеть, как русские артиллеристы убивают мирное чеченское население.

— Трясутся, как собаки, — рассказали разведчики о попавших в плен чеченцах.

Когда одному пленному всего лишь предложили почистить зубы напильником, он охотно рассказал, где в районе Грозного расположены склады и места скопления боевиков, показал по карте примерное местоположение Хаттаба.

На стороне чеченцев, по различным данным, воюет до полутора тысяч наемников из разных стран.

— Я сам видел трупы двоих арабов, — рассказал один из контрактников, — Ребята говорили, что был и третий, но его утащили свои.

В окопах двух из пяти опорных пунктов, взятых гвардейским мотострелковым полком, судя по найденным спискам закрепления оружия, в русских солдат стреляли наемники со славянскими фамилиями. Рассказывали о капитане-птурсисте (ПТУРС — противотанковый ракетный управляемый снаряд. — В. К.), который воюет на стороне чеченцев. Одним точным выстрелом он подбил наш танк. Угодил под механика-водителя, его голову после взрыва танка так и не нашли. Рассказывали о танке, который вел огонь по нашей колонне на марше. Сначала подумали, что танкист ошибся. Когда танк подбили, из него вылез рыжий парень и, не очень торопясь, ушел в зеленку, к чеченцам. Эти, для кого доллары дороже Родины — тоже чужие, хотя по крови и русские.

Спецназовцы рассказали о радиопереговорах с женщиной-снайпером по имени Маша. «Ребята, вы все такие красивые, я не буду убивать вас выстрелом в лицо…» На местах ее засад находили окурки дорогих дамских сигарет со следами губной помады. Может быть, именно эту стерву, стрелявшую с водонапорной башни, и накрыл выстрелом из миномета наш земляк Сергей Кустов. Сколько матерей обязаны этому парнишке, спасшему жизни их сыновей… Его представили к ордену Мужества.

Артиллеристы презрительно называют противника «бабуинами». В целом же везде было заметно, что российские войска ощущают свое превосходство над бандформированиями, никаких признаков страха перед чеченцами не чувствовалось. «Чичи! Вам п… ц!» — крупными зелеными буквами написано на каменном заборе одного из придорожных домов села Керла-Юрт. Эту надпись видят водители всех колонн, проходящих на Грозный.

Немногим из наших солдат довелось увидеть врага лицом к лицу. Лишь трупы в разбитых окопах. Обычно чеченцы действуют мелкими группами, не вступают в открытое огневое противодействие, боятся, потому что на каждый выстрел с их стороны летит море огня.

Те из чеченцев, кто оказался на занятой российскими войсками территории, вынуждены идти к солдатам на поклон. Рассказывали, например, о некогда гордом Саиде, который пошел на такое унижение, что попросил у солдат разрешения съездить в ближайший лес, где еще с той войны остались мины, сам нарубил дров и привез в багажнике своего «мерседеса».

А русских, продолжающих жить с чеченцами, здесь осталось немного. Рассказывали о Ване-трактористе из Казан-Юрта. Чеченцы не убивают его, потому что должен же кто-то на них здесь работать. Прибежали к нашим солдатам два бывших раба, когда все чеченцы ушли из села после обстрела. Один — парень из Белоруссии, последний раз чеченец продал его соседу всего лишь за двух баранов. Второй — мужик с Сахалина, в рабстве провел восемь лет. Оба в плен попали в глубине России, по пьянке. Да разведчики подкармливают пятерых старух из попавшегося им на пути давно брошенного всеми врачами сумасшедшего дома где-то под Самашками.

«Огонь батарея! Огонь батальон!»

Вторая чеченская кампания в корне отличается от первой. В поход пошли полностью отмобилизованные и хорошо оснащенные части, солдаты и офицеры знают цели кампании и готовы воевать сколько надо, но на этот раз до победы. Большинство командиров российской армии, воюющей сейчас в Чечне, имеют опыт двух, а то и трех-четырех войн. В памяти остались десятки встреч с офицерами — комбатами, ротными, взводными. Портреты большинства из них должны висеть у солдатских матерей в красных углах, вместе с иконами. Именно благодаря умелым действиям офицеров всех уровней потери войск в этой операции минимальны. Например, мотострелковый полк полковника Юрия Петрова в боевых действиях убитым потерял всего одного человека. Кстати, полковник, а также его комбат майор Александр Жохов представлены к званиям Героя России.

Первого октября части 22-й армии, эшелонами переброшенные из Нижегородской области в Ставропольский край, вошли на территорию Чечни с севера. Сбивая заслоны противника точным и беспощадным артиллерийским огнем, мотострелковые батальоны, периодически разворачиваясь в боевые порядки, вышли на Терек и форсировали его. Быстро взято с боями несколько хорошо укрепленных опорных пунктов бандитов. Лишь однажды дневное продвижение составило всего 700 метров. До Грозного оставалось совсем немного, когда части 22-й армии, совершив фланговый маневр, с территории Ингушетии вышли в долину, овладели вершинами Терского и Сунженского хребтов и оказались на подступах к Грозному. По шоссе от передовых позиций до города — десять минут езды на «опеле». Если никто не остановит, конечно.

Села Самашки, Долинское, Рубежное оказались внизу, на вершинах гор — мотострелки и самоходная артиллерия. Тактика действий войск отработана до автоматизма: группы разведчиков, уходящие вперед, засекают цели и по радио передают их координаты, в эти места летят сметающие все живое залпы «Грачей», «Градов» и «саушек», при необходимости артиллерийская обработка повторяется несколько раз. И только потом, не торопясь, поднимается пехота. Солдаты рассказывали, что командующий группировкой «Запад» генерал Шаманов однажды лично запретил атаковать пехотой высоту, когда узнал, что по ней еще не работали авиация и артиллерия и там может быть противник.

Расход боеприпасов огромный, но это никого не смущает. Пусть лучше уйдет в белый свет лишняя сотня снарядов, сгорит в ответ на один выстрел целое село, чем погибнут нынешние Сережка с Малой Бронной и Витька с Моховой. Командир одной из батарей самоходных орудий рассказал, что только по целям в районе села Самашки его батарея выпустила 400 снарядов калибра 152 миллиметра. Кстати, каждый снаряд стоит одну тысячу рублей. Дивизион самоходок гвардейского артиллерийского полка за два месяца выпустил по одной тысяче снарядов на орудие, ракетный дивизион «Градов» — две тысячи зарядов. И колонны КамАЗов со снарядами подходят к позициям одна за другой. В артполку на земле готовой к использованию лежала гора зарядов для «Градов» — четыре тысячи единиц.

Пехота уверена, что артиллерия не даст противнику поднять головы, и смешает его с землей. Чеченцы с ужасом ждали 19 ноября — Дня артиллерии. В эту ночь под Грозным творилось нечто ужасное. Зарево и сполохи были по всему горизонту. Стреляли не только «Грады», но и могучие «Ураганы» и «Смерчи». Жутко даже представить, что сейчас на месте их разрывов. Самоходки неподалеку от нашего места расположения стреляли по Грозному всю ночь почти без передышки.

В гвардейском самоходно-артиллерийском полку подполковника Аркадия Королькова за первые два месяца операции к наградам были представлены 58 наиболее отличившихся солдат и офицеров, 10 человек — досрочно к очередным званиям. За этими цифрами — труд многих людей, сотни спасенных жизней своих солдат.

Сейчас армия боится только одного: приказа «Стой!» Эти слова приходилось слышать много раз от командиров различных уровней. Рассказывали, что командующий группировкой генерал Шаманов обещал снять с себя погоны, если армия будет выведена политиками из Чечни, не одержав победы над бандитами.

Части полковника Сергея Юдина расположились на территории Грозненского газоперерабатывающего завода. Под видом рабочих, а на заводе имелись и подземные коммуникации, здесь занимали оборону до трехсот боевиков. Все они были выбиты отсюда. В этом полку к званию Героя России был представлен командир роты Игорь Заврайский. Его рота, действуя умело и без потерь, захватила высоту, потом, наращивая успех, захватила и вторую, которую оборонял батальон Дудаевского полка. Причем в этих боях в роте Заврайского был ранен всего один человек, да и то в мизинец. Потери противника убитыми составили около 50 человек.

А пленных мы стараемся не брать, — твердо сказал командир полка и подчеркнул, что за своих погибших полк отомстил конкретно тем, кто в этом виноват.

Кому война, а кому мать родна

— Лежу на диване, смотрю телевизор: бегущей строкой объявление военкомата о наборе на контрактную службу. А почему бы не повоевать? Я каменщик, а полгода сижу без работы, — рассказал один из солдат российской армии в Чечне.

Так, прямо с дивана, и пошли большинство из них на войну. Тульские, орловские, ивановские, нижегородские мужики — как будто вся Россия поехала в Чечню на заработки. Только зарабатывают они — автоматом.

Одни из них в мирной жизни были токарями и шахтерами, другие — отчаялись найти заработка в деревне. Пулеметчик из Тульской области оказался директором сельского дома культуры, приехал в Чечню заработать клубу на электрогитару.

— Стыдно сказать, кто я был в мирной жизни, — рассказал сибиряк-гранатотметчик, — товаровед по пушным и меховым изделиям. А в долгах был — как в шелках.

Парень из Воронежа:

— Сказал матери, что поехал в Москву выбивать долги у братков, а сам — в Чечню.

— Мой земляк, деревенский, после первой войны в Чечне получил двадцать восемь тысяч — и заплакал: «Сроду в колхозе таких денег в руках не держал…» — рассказал бывший наладчик на ткацкой фабрике из Иванова.

Для большинства контрактников деньги, заработанные в Чечне, главная часть семейного бюджета. Но тех, кто гонится только за деньгами, презирают.

— У нас три повара в батальоне — готовят так, что пора убивать, — а каждый вечер считают на калькуляторе, сколько за день заработали, потом галетами хрустят, как мыши, — выругался водитель грузовика.

— А я воюю уже семнадцать лет, — рассказал снайпер Максим из Липецка, — Но не из-за денег: адреналин меня гонит на войну!

Максим прошел все горячие точки бывшего Союза, воевал в Африке в составе Французского иностранного легиона. Настоящий «дикий гусь». В Чечне не принято спрашивать, какой у кого личный боевой счет, но все же не удержался и, глядя на его снайперскую винтовку, спросил.

— Подтвержденных — семьдесят семь, — не без гордости ответил Максим, — Здесь — один. Пока. Всяких убивал: белых, черных, рыжих.

Даже не верится, что Максим закончил университет и два техникума, по основной специальности — металлург.

Встретил я в Чечне и своего коллегу. Юрий работал журналистом в одной из газет Иванова, но понял, что автоматом он заработает больше, чем пером. Эта война для него — вторая. Мечтает когда-нибудь сесть за книгу, потому что впечатлений хватает.

Контрактники в среднем составляют 30–40 процентов от общего количества личного состава российской армии в Чечне. Немало среди них и награжденных за первую кампанию, как, например Дмитрий Солунин, автоматчик из Иванова. Здесь он снова представлен к награде. Если бы вся армия состояла из таких как он, непьющих и рассудительных мужиков, с генами суворовских солдат — война наверняка закончилась бы быстрее и с меньшей кровью и грязью.

«Его хоть каждый день умывай…»

Отличить контрактника от солдата срочной службы в Чечне просто: срочники почти все чумазые. Контрактники за собой следят, все выглядят молодцевато, свежевыбритые. Лишь в одну берлогу, когда зашел, подумал сначала, что попал в общую камеру СИЗО, но нет, пригляделся — на нарах гранатомет, а и из-под грязных подушек торчат автоматы. В палатках контрактников — идеальный порядок: одеяла заправлены, некоторые приспособили печки под отопление соляркой — через медицинскую капельницу. На ночь, говорят, литров сорока хватает. С дровами туго, это артиллеристам хорошо — у них снарядные ящики можно разбивать, а пехота топит печки всем, что под руку попадется. На Грозненском газоперерабатывающем заводе печки топили рамами из окон цехов, на дрова разбирали полы. О том, что когда-нибудь все это придется самим же восстанавливать, никто не думает.

— Его хоть каждый день умывай, все равно как поросенок, — сказал об одном срочнике сержант-контрактник.

Спросил паренька родом из Москвы, знает ли он, какое сегодня число.

— Не интересовался. Как будет Новый год — ребята скажут.

— Но вот вчера артиллерия особенно сильно стреляла. В честь какого праздника, как думаешь?

— Не обратил внимания. Да каждый день, вроде бы, так же стреляют…

Воды — дефицит, поэтому иной раз приходится выбирать: умыться или выпить чаю.

У солдат, пиливших бревно, чернозем под ногтями был, наверное, еще ставропольский, двухмесячной давности.

— Когда были в бане? — задумался паренек из Пензенской области. — А вообще-то — неделю назад. До этого месяц не мылись.

— Вшей не накопили?

— В голове — нет, — твердо ответил солдат.

— Срочники даже обрадовались, когда мы приехали, сразу повеселели, — рассказал контрактник Юра-журналист. — Научили их быстро ставить палатки, дров заготовили, умываться заставляем. Из десяти срочников нормальных солдат — один, не больше.

Впрочем, в Чечне за месяц-два и маменькины сынки становятся настоящими бойцами.

Человек, как известно, такая скотина, что быстро приспосабливается к любым условиям, но русский солдат всем иностранцам даст сто очков вперед в умении мгновенно налаживать элементарный быт. Остановилась колонна в чистом поле, и уже через минуту здесь звенят пилы, стучат топорики, без суеты поставили палатки, печки, нужники, уже и кухня дымит, а скоро и кашей с тушенкой запахнет. Войска за два месяца кампании в Чечне сменили по 15–20 мест дислокации, и всякий раз ставили лагерь. Поступит приказ сниматься с места — в считанные минуты весь скарб — в машинах, а на месте, где был лагерь — чистота.

С трудом поверил, что четыре милых девушки-медички из гвардейского мотострелкового полка всегда сами ставят себе палатку.

— Но мы же военные, — обиделись они.

«А теперь я в медсанбате, на кровати весь в бинтах…»

Через медицинскую роту этого полка прошло за два месяца кампании около 50 человек раненых, рассказала врач-терапевт старший лейтенант медслужбы Татьяна Леангард. Этой хрупкой девушке из Санкт-Петербурга десятки солдат обязаны своим здоровьем, а то и жизнями.

— Несколько дней, когда шли бои за Рубежное, мы обрабатывали по десять-пятнадцать раненых в день, но обычно меньше.

— Как ведут себя раненые? Есть такие, что кричат от боли, плачут?

— Нет, мы же их парамедолим (то есть вводим обезболивающие препараты. — В. К.), все ведут себя нормально. Они даже гордятся, что ранены в бою. Один раненый контрактник так переживал, что теперь не сможет отомстить за убитого в Чечне брата… Все хотят вернуться в полк, к друзьям, воевать дальше. Это мы по ним плачем, жалеем каждого.

Девушки — Таня, Ольга, Вера и Валентина — рассказывали мне, как они перевязывали раненых, порой сами по локоть в крови, а я вдруг поймал себя на мысли: да они же чуть не слово в слово рассказывают мне эпизод из моей книги «Заплачено кровью» о работе полковых медиков в Великую Отечественную войну. Господи, как похожи все войны…

Медицинский батальон 3-й мотострелковой дивизии стоит прямо в поле. Чудо, но в палатках здесь — операционная, рентген, даже кресло стоматолога. Медики обеспечены всем необходимым и делают все операции, рассказал его командир подполковник медслужбы Михаил Сазонов. Делали даже операцию по удалению аппендицита, местному мальчишке — вырезали грыжу. Собрали 3,5 литра крови от доноров в батальоне.

— С начала кампании через медбатальон прошло пятьсот одиннадцать человек, — рассказал он. — Раненых и травмированных — из них — семьдесят человек, остальные больные, в том числе шестеро — воспаленьем легких. Эвакуировали вертолетами в госпиталь Моздока сто сорок три человека, остальных вернули в строй.

Больше сотни операций, из них двадцать — сложных провел ведущий хирург медбата Андрей Тищенко. Эта война для него вторая. В первой чеченской кампании через его золотые руки за четыре месяца прошло более двухсот раненых.

— Один солдат был в состоянии клинической смерти, но вытащили, с того света, — рассказал он, — Спасли ногу другому парню, подорвался на растяжке гранаты. Вообще ампутации не было ни одной. Самая сложная операция была — три с половиной часа. Оперировали раненого в живот лейтенанта-разведчика Барнаева. Операция прошла успешно, но выходить его не удалось, умер в госпитале.

В палатках медбата было всего несколько человек больных: на фронте третью неделю стояло относительное затишье.

«Пусть пропахли руки дождем и бензином…»

Медицинский и ремонтно-восстановительный батальоны разделяет пустая труба газопровода.

— Это граница, — рассказали солдаты, — Ночью здесь часовые с обеих сторон, случается, что и постреливают для острастки, но мы к медсестрам по сопкам бегаем, в обход.

Командир рембата майор Игорь Спицын в мирной жизни обожает французскую музыку и аквариумных рыбок, а здесь обязан обеспечивать ремонт автомашин и бронетехники. В сторонке стоит несколько попавших в аварии и разбитых выстрелами из гранатометов чеченцев автомашин и БМП. Их ждут в войсках.

— В батальоне только срочники, — рассказал комбат, с удовольствием показывая свое немалое хозяйство. — Девятнадцатилетние парни, а чудеса творят: любой ремонт делают, причем в полевых условиях.

За два месяца рембат вернул в строй 253 единицы автомашин и бронетехники.

Этих парней, с черными руками, в черных от машинного масла телогрейках, с утра до ночи на холоде ремонтирующих машины, после армии любой автосервис должен брать на работу без звука и платить только в твердой валюте…

— Устал я от армии, — с тоской сказал комбат. — Мне сорок пять, а выслуги — тридцать пять лет, и где только не воевал…

И полез помогать ставить новый двигатель на КрАЗ.

«Пишу тебе из горящего танка…»

В каждом батальоне мы забирали письма или просили написать матерям, чтобы весточки с фронта быстрее дошли домой.

«Здравствуй, мама!» — написал молодой солдатик и сидит, шмыгает носом: «Каждый день одно и то же, ну не о чем писать…»

— Пишу тебе из горящего танка, — со смехом советует контрактник с усами суворовского солдата.

Другой диктует: «Мама, пишу тебе на сапоге погибшего друга. Извини за плохой почерк, он еще дергается…» В армии ценят юмор, особенно черный.

— Пиши, — советует третий, ковыряя в зубах — «Мама, кормят нас хорошо. Баранина уже в рот не лезет, хочется свининки, но чеченцы свиней не держат».

— Попроси у матери иголку, а то я свою потерял, — говорит четвертый. — Да пусть она иголку в сало воткнет, чтобы не заржавела.

— А кто у нас сегодня обед готовит? — спросил, войдя в палатку сержант.

— Иван.

— Так он же пушку чистит! Значит, опять наварит, как вчера.

Командир распекает солдат перед строем:

— Ну, пришел к вам друг, ну выпили по сто граммов. Ну, по двести! Ну, на гитаре поиграли, так нет — вам обязательно надо потом пострелять, да еще трассирующими!

Вдруг — очередь из автомата в воздух. Командир пошел разбираться. Вернулся и вполне дружелюбно сказал: «В честь комбата, говорит, стрелял. И трезвый, на удивление!»

Хотя обычно на стрельбу, даже из самоходных гаубиц и «Градов», мало кто обращает внимания — привыкли. Да и лишняя очередь в темноту в сторону противника никогда не помешает. А вот на любой выстрел со стороны чеченцев нередко обрушивается и залп батареи.

В Чечне люди научились понимать друг друга с полуслова. Особенно запомнился своей лаконичностью такой разговор в гостях за столом:

— Ну?

— Наверное.

— Да, пора.

И звякнули кружки…

Пока на фронте стояло затишье — почти все батальоны обзавелись очаровательными толстячками-щенками кавказских овчарок, бросивших разбежавшиеся от огня артиллерии отары овец. У девушек из медицинской роты — приблудный рыжий персидский котище по имени Персик.

— У нас и коза есть, беременная, и куры, только они не несутся, потому что петуха нет, — говорят девушки.

Когда армия пойдет вперед, всю эту живность придется оставить.

Танец с автоматами

Два месяца слушать только разрывы снарядов и жуткий вой «Градов», и вдруг — настоящая музыка и артисты, да еще девушка, отплясывающая цыганочку и казачка.

Бригада артистов нижегородского гарнизонного Дома офицеров под руководством заслуженного работника культуры России подполковника Анатолия Лашманова за эти дни побывала во всех частях 22-й гвардейской армии. Один концерт был вообще в семи километрах от Грозного. Сцена — два грузовика, электричество — от полевого дизель-генератора и — вот она, музыка. Акустика в горах отличная, а такой благодарной и отзывчивой публики, как солдаты. не встретишь в избалованных столицах. Майоры Анатолий Скрыльник и Александр Поляшов, танцоры лауреат международного конкурса Сергей Шевченко и Ирина — они пели пехотинцам и артиллеристам, разведчикам и медикам, один раз в каком-то километре от села Самашки, еще не зачищенного от боевиков. Артист театра комедии Александр Медведев со своей гитарой дал пятнадцать сольных концертов в окопах боевого охранения.

В разгар концерта в разведбате пришла из поиска группа разведчиков. Один прихрамывает, все бледные от перенапряжения. Сутки наблюдали за чеченцами на окраине Грозного, засекали цели и координировали огонь артиллерии.

— Ну, как там?

— Окапываются. Три дня шли по следам минометчиков, но их перехватили спецназовцы, обидно, — говорит парень с автоматом.

Другая разведгруппа вернулась с задания особой важности: надо было добыть доказательства прямого участия стран НАТО в чеченском конфликте. Разведчики принесли снятые с троих убитых в схватке бандитов новенькие американские камуфляжи, рассказали, что видели и следы германских ботинок, а раньше приносили австрийские бронежилеты, японские радиостанции.

Еще час-два назад они были в смертельной опасности, пришли к своим — а тут концерт!

— У нас половина бойцов всю ночь была в поиске, — рассказал замполит разведбата бакинец Салех Агаев.

Как жаль, что пока нельзя рассказать о парне, взявшем в поисках восемь «языков»-чеченцев, нельзя рассказать о снайпере, мальчишке из Рязани…

В гвардейский самоходно-артилерийский полк во время концерта как раз пришла колонна КамАЗов с зарядами для «Градов». И эта апокалипсическая картина навсегда останется в памяти: звучит песня «Как упоительны в России вечера, балы, шампанское и хруст французской булки…», а рядом на цели в Урус-Мартане ведет огонь дивизион «Градов» и их зловещий вой заглушает прекрасную мелодию…

— Ребята! Танцуйте, когда еще доведется! — приглашала солдат ведущая концертов Лариса Кузнецова.

И уходит усталость, ноги сами идут в пляс, когда гремит на все горы «Крошка моя» и «Сто дней до приказа» — нынешние шлягеры в российских войсках в Чечне. Это надо было видеть — солдат, отплясывающих с автоматами с руках, или когда дружно свистит от восторга целый батальон!

Кто нужнее: князь Меньшиков или князь Кутузов?

Были во время концертов моменты, когда, казалось, появись сейчас вдруг светлейший князь Александр Меньшиков с его знаменитым лозунгом — «Ребята! В городе вино и бабы! Вперед!» — и хлынут на Грозный неудержимые батальоны только что танцевавших с автоматами солдат, и он будет взят приступом немедленно на штык и на одном «Ура!».

Но не все так просто. Российской армии в Чечне противостоит опытный, не знающий чувства жалости, хорошо обученный убивать враг, которому нечего терять. Солдаты, в отличие от некоторых политиков понимают, что остановиться и договариваться о чем-либо с полевыми командирами бандформирований или с правительством Ичкерии сейчас — это значит обречь на войну в недалеком будущем своих младших братьев и сыновей.

Даже трехнедельную паузу в боевых действиях многие в войсках восприняли, как первую попытку компромисса. А любой компромисс с Чечней сейчас — может быть, первый шаг к предательству армии.

Командованию российской армии приходится решать сложную задачу. Что дешевле: потерять во время штурма Грозного несколько сот или тысяч солдат, но при этом безусловно уничтожить бандформирования, или взять город в блокаду и уничтожать противника артиллерией, зная, что боевики прячутся в подвалах. А если блокада затянется на многие месяцы и за это время армия потеряет те же несколько сот и тысяч Сережек с Малой Бронной и Витек с Моховой, каждого из которых дома ждет мать… О чем думать в первую очередь: о государственных интересах или о солдатских жизнях? Как найти компромисс…

Мы уезжали из Чечни, а войска собирались идти вперед. Дай Бог всем этим солдатам, мужикам из Орла и Иванова, Нижнего и Мурманска, их замечательным командирам с прекрасными русскими лицами вернуться домой живыми. Пусть лучше больше работает за них бог войны — артиллерия.