Валерий Киселев

18. На польской земле

«Кто-то встал в полный рост
И, отвесив поклон,
Принял пулю на вздохе.
Но на запад, на запад ползет батальон,
Чтобы солнце взошло на востоке…»

Владимир Высоцкий

После освобождения Белоруссии наступление Советской Армии на запад шло без оперативной паузы. По всему фронту шаг за шагом оттесняли наши войска гитлеровцев все дальше на запад. Но с каждым днем возрастали организованность и упорство фашистов в обороне. С запада подходили все новые и новые их части, уплотняя фронт.

21 июля дивизия по приказу командира 42-го стрелкового корпуса генерала Калганова совершила фланговый марш-обход противника, оборонявшегося перед фронтом 170-й и 399-й стрелковых дивизий. Пройдя 36 километров, ударом 409-го полка дивизия перехватила шоссе Нарев — Бельск, основной путь отхода противника на этом участке. В местечке Кленики в окружении оказалась большая группа гитлеровцев с самоходками, танками и орудиями…

Залепукин Ф. П., начальник штаба 3-го батальона 409-го стрелкового полка, майор в отставке:

— Наш батальон майора Сирякова получил приказ к утру оседлать дорогу на Кленики. Шли лесом, по проселочной дороге. Тяжелые кровопролитные сражения, многодневные марши измотали бойцов. Усталость накопилась такая, что люди порой засыпали на ходу, двигались вперед в полусне, с закрытыми глазами, держась рукой за повозку, пушку или соседа. В батальоне оставалось человек триста. В два часа ночи начали занимать оборону. До рассвета торопливо рыли ячейки и окопы, устанавливали пулеметы, минометы и орудия, маскировались. Стояла сонная тишина, солнце еще не показалось из-за горизонта, как с северо-запада мы слышали нарастающий гул. И тотчас же невольно заныло под ложечкой…

Сиряков А. С., командир 3-го батальона 409-го полка:

— Подходили немецкие танки. Я насчитал штук десять. Шли они осторожно, не торопясь, не стреляли. Мы должны были удержать высоту и село. Заметив нашу оборону, танки стали обходить с флангов. Наши три «сорокапятки» открыли огонь, но броню они не пробивали! Хорошо были видны в бинокль только белые пятна на броне от выстрелов. Рассвело, бой разгорался серьезней с каждой минутой. Потери большие, бьют нас из танков. Положение становится отчаянное. По рации связываюсь с полком. — «Жди помощь! Идет батальон Резника!». Воспрянул духом, но немцы все лезут и лезут. Они в этот раз что-то особенно обнаглели. Грохот стоял страшный, сплошные разрывы. Снаряд попал в ригу — корова там ревет, и так нервы напряжены. Дым стоит стеной на весь горизонт. Дороги не видно, управлять боем трудно, но пока отбиваемся. Стараюсь следить за полем боя, понять обстановку. Снова пошел к рации, вызвать командира полка Васильева, и не дошел метров пяти: сзади разрыв и как подкосило меня выше колен. Махал, махал руками, думал удержаться на ногах, но упал. Смотрю — кровищи, как собаки покромсали. Перевязали, положили на плащпалатку, прибегает майор Алимов, зам. командира полка, и Тургин, комсорг полка. Привезли мины, но минометы у нас почти все были разбиты. Алимова и Тургина почти сразу же убило на моих глазах. Разрыв — и нет обоих…

Передал командование батальоном Залепукину, и все остальное было уже без меня. Повезли в медсанбат — лошади понесли, колесо отлетело, упал с повозки, опять дикая боль. Потом в медсанбате хирург дал мне на память горсть осколков, вынутых из ног. После боя в медсанбат приезжал Залепукин, рассказал, что устояли, но от батальона осталось всего восемнадцать человек…

Залепукин Ф. П.:

— Принял батальон, связался с ротами, узнал, что держатся, отбиваются. Вскоре немцы начали новую атаку. Идут танки, четыре машины, за ними пехота, идут смело. Думали, наверное, что нас тут никого не осталось, и путь на Кленики свободен. Наши саперы успели поставить несколько противотанковых мин, и головной танк подорвался. Бронебойщики Рахманова подожгли вторую машину, а третью подбили солдаты из противотанковых ружей. Грохот, дым, пыль, но немцы все равно лезут, прикрываясь танком и двумя бронемашинами. Наши пулеметчики и минометчики работают изо всех сил…

Петрухин И. Н., пулеметчик 409-го полка, сержант:

— Немцы шли, переступая через трупы, не считаясь ни с чем. Это была какая-то безумная атака, с животным упрямством. Отбивались мы крепко. Много нашего брата погибло, а меня ранило в плечо и в грудь…

Залепукин Ф. П.:

— Метко били минометчики капитана Бондарева, но и недалеко от него сухо хрястнул разрыв. Бондарев лежал ничком, гимнастерка на спине побагровела, голову опустил, весь как-то обмяк. Подбежал к нему связист Ефимов, но все понял: серые крупинки мозга из развороченного затылка густо облепили воротник и плечи… Ротные связисты ползали буквально под гусеницами танков, восстанавливая связь. Пример здесь показывал лейтенант Кожевников. Казалось, весь батальон перепахан с землей, уже полтора часа шел бой…

Но мужество победило металл и противника. Оставив на перепаханном снарядами поле дымившие танки и бронетранспортеры, убитых солдат, противник повернул назад. Четыре атаки отбил батальон. Сначала 7, потом 8, 12 и, наконец, 15 вражеских танков принимали участие в атаках. Но успеха враг здесь так и не добился. На поле боя остались три разбитых танка и 70—80 трупов немцев.

Бой за Кленики имел важное тактическое значение. Соседи — 170-я и 399-я стрелковые дивизии, получили возможность наступать и начали стремительно преследовать противника. 771-й полк полковника Кадиро, обнаружив отход противника, немедленно начал преследование и на его плечах подошел к городу Бельску.

30 июля, после артиллерийской подготовки, умело организованными ударами с востока, севера и запада дивизия овладела Бельском.

Першин В. К., наводчик орудия взвода противотанковой артиллерии 771-го стрелкового полка:

— В наступлении, если противник вел сильный огонь, пехота ложилась и окапывалась, а мы, облепив пушку, во весь мах выскакивали в ее цепи, отцепляли пушку, маскировали, снимали боеприпасы и только тогда сами окапывались. Однажды развернулись на опушке леса, впереди деревня, а кругом поля с поспевающим хлебом. Вижу, к сараю выполз «Тигр», и давай нас обстреливать. Бронебойных снарядов у нас не оказалось, ударили осколочными по гусеницам. Танк ушел в укрытие, но этими выстрелами мы раскрыли себя. С крыши сарая выстрелом снайпера был убит один наш боец из расчета. Развернули пушку, ударил по сараю, видно было, как с крыши прыгали немцы. Через прицел заметил в хлебах двоих немцев. Первым же снарядом уложил обоих. Бежит немец с крупнокалиберным пулеметом. Выстрел из пушки — снаряд попал немцу прямо в пулемет. Изо ржи поднялись немцы в атаку — ударил осколочными… За этот бой я был представлен к ордену Красной Звезды. Получил его только в ноябре 1949 года. А последний бой принял на польской границе. Впереди виднелись белые хаты небольшого городка, откуда на нас шли немецкие танки. Снаряд из танка угодил в тополь, стоявший за нашей пушкой, осколки попали в руку и в бок…

Развивая успех, дивизия продолжала стремительно продвигаться на запад. Но сопротивление противника возрастало буквально с каждым часом. В полосе дивизии появились свежие части вражеской 129-й пехотной дивизии, постоянно действовали 12 самоходок и танков, из глубины их поддерживали еще 8—10 танков. На первый взгляд это были незначительные силы против целой дивизии, но вражеские самоходки, действуя как подвижные огневые точки, активно маневрировали на поле боя, и 3—4 таких машины с группами автоматчиков способны были контролировать огнем 1—2 километра фронта, резко замедляли этим продвижение наступающих. Бороться с ними было чрезвычайно сложно. Наши батальоны значительно поредели, люди устали, не хватало артиллерии.

4 августа части дивизии дважды начинали наступление, но безрезультатно: мешал плотный и организованный огонь.

А в штабе дивизии подвели итоги боев за июль. За это время дивизия прошла 710 километров, из них с боями — 324. Освобождено 94 населенных пункта, уничтожено 2896 солдат противника, 8 танков, 24 самоходки, 8 бронетранспортеров, 16 орудий, 110 пулеметов. В плен было захвачено 357 солдат и офицеров противника. Взяты и значительные трофеи.

Семь дней продолжались упорные бои на позициях западнее города Бельска и, наконец, 8 августа фронт снова тронулся на запад.

137-я стрелковая дивизия, перегруппировавшись, наступала на острие главного удара 48-й армии, задавала темп наступления соседям, чем способствовала общему продвижению на запад. Ежедневно в масштабе дивизии в эти дни происходили десятки больших и малых боев, схваток, перестрелок, атак и контратак — обычная жизнь войны. За безвестные деревушки, хутора, перелески и высотки дивизия ежедневно платила жизнями 15—25 своих солдат и офицеров, по 80—150 раненых проходило ежедневно через медсанбат.

В этих боях тяжелую утрату понес 17-й артполк. Был убит только что назначенный на эту должность командир полка майор Беляков. Это был кадровый военный, участник финской кампании, в 17-м артполку с первого дня войны, человек редких душевных качеств. Василий Дмитриевич Беляков начал службу в полку лейтенантом, командиром взвода, отступал с боями от Бреста до Ефремова, и прошел такой же путь в наступлении. Росли его мастерство и опыт, знания, командование быстро продвигало молодого и способного офицера. За несколько месяцев — командир батареи, затем командир дивизиона и вот — командир полка. И погиб он почти в том же самом месте, где начал войну. Уцелеть в аду первых дней войны, и погибнуть, когда уже видна была Победа…

22 июня 41-го жена Белякова родила ему двойню, но он так и не успел увидеть своих детей и три года ничего не знал об их судьбе. В июле 44-го ему удалось заехать в Брест, там он узнал, что его жена и малыши расстреляны гитлеровцами в первые дни войны. Спустя несколько дней после этого страшного известия смерть нашла и его.

После гибели майора Белякова в командование 17-м артполком вступил подполковник Малик.

До 21 августа дивизия продолжала наступать, пополняясь по пути догонявшими ее маршевыми ротами, но все равно части редели быстрее, чем их успевали пополнять.

21 августа фронт встал, и дивизию вывели во второй эшелон корпуса на отдых и пополнение…

Залепукин Ф. П.:

— Но дни короткого отдыха закончились очень быстро. Вечером батальон был построен в походную колонну и двинулся к передовой. Шли всю ночь. Ночевали в большом лесу, костров не разводили. Начался день — ясный, безоблачный. Солдаты спали «про запас», кто-то писал письма домой, проверяли оружие, перетряхивали вещевые мешки, ну и, конечно, думали о завтрашних боях. Разговоры о предстоящем наступлении были тихими и как будто неинтересными. Но за всей этой обыденностью чувствовалась сосредоточенность и тревога. У каждого бойца в душе шла та внутренняя работа, в результате которой они поднимутся завтра в атаку и пойдут вперед, не думая о том, что далеко не всем повезет остаться в живых.

Наш новый комбат Михаил Афанасьев вызвал командиров рот в свой блиндаж. По его настроению все поняли: завтра наступление. Комбат весело поздоровался, рассказал о боевой задаче: «Взломать оборону противника и освободить населенный пункт Анджеево». Потом повернулся ко мне: «Раздай командирам рот карты, уточним задачу нашего батальона в деталях. А боевой приказ получите за час до наступления». Я подробно доложил задачу каждой роте. После сбора командиров было партийное собрание. Помню опушку леса, багряный закат солнца. Все сидели задумчивые. Выступали замполит батальона капитан Акулов и комсорг батальона Сергей Очеретник. Стоя навытяжку и сжимая автомат, он говорил: «Враг должен быть изгнан с польской земли. Для этого не надо много говорить, просто нужно быть верным солдатом своей Родины и, если потребуется, без колебаний отдать свою жизнь за нее. Затем парторг Матвей Пономарев зачитал заявление командира взвода разведки Семена Евтушенко с просьбой принять его в партию. Евтушенко очень волновался: «Клянусь, товарищи, что не подведу. Вся моя жизнь до последнего дыхания принадлежит Родине. — «Кто «за»?» — спросил парторг. Все дружно подняли руки..

В тревожном ожидании прошла ночь. Солдаты еще раз ощупывали ремни, автоматы, диски с патронами. В общем, делали десятки в сущности уже ненужных движений, потому что все было приготовлено и подогнано. Некоторые жадно курили, все свое внимание концентрируя на этом курении, будто это дело и есть сейчас самое главное. В сторону противника почти не смотрели. Наконец в восемь часов утра получили приказ: атака — в девять. Мы с комбатом вышли из блиндажа. Стояла удивительная тишина. Жадно вдыхали чистый воздух — пахло цветами, переспевшей рожью. Именно здесь, на этих хлебных полях человек был ближе всего к смерти…

А вскоре задрожала земля, заходила ходуном. От воя снарядов и мин стоял страшный, сплошной гул. Небо чертили огненные трассы снарядов «Катюш». Наконец, команда: «Приготовиться к атаке!» И солдаты то ползком, то перебежками стали продвигаться вперед. Огонь со стороны противника был сильный. Особенно нам мешал танк, по башню зарытый в башню. Видно было, как первая и третья роты достигли восточной окраины Анджеево. «Зацепились!», — сказал майор Афанасьев. Приглядевшись, я увидел на поле около десяти человек убитых из второй роты. Им уже не суждено было подняться. Лежали, устремив руки вперед, словно еще хотели ползти. — «Давай сменим КП, поближе к ротам. Я со связистами правее, а ты с комсоргом и разведчиками левее, и сходу разберись, почему рота Тарабыкина не продвигается», — сказал мне комбат. Улицы в селе были пустые, стекла в домах выбиты, двери нараспашку. В траншее, захваченной второй ротой, валялись трупы в зеленых френчах. Метрах в тридцати я увидел лейтенанта Тарабыкина. Он как раз выдернул из автомата пустой диск, но вставить новый не успел — в траншею спрыгнули трое гитлеровцев. Двое тут же сползли вниз мешками — их срезал связной Трофим Чирик, а третий, сбив Тарабыкина с ног, схватил его за горло и повалил на дно траншеи. Тарабыкин с силой оттолкнул немца от себя, а комсорг Сергей Очеретник прошил немца короткой очередью. Фашист скорчился, Тарабыкин пытался встать, но не смог. В руке немца блеснул кинжал и с силой вонзился ему в грудь. «Опять писать похоронку!», — мелькнуло у меня в голове. — «Не уйдешь, скотина!», — крикнул я, подбегая, и выстрелил в фашиста.

Но еще надо уничтожить танк, который вел губительный огонь. Со мной был Семен Евтушенко, я приказал ему пробраться к танку и забросать его гранатами. Семен пополз к танку, был уже в «мертвом» пространстве, когда танк двинулся на него, чтобы раздавить. Семен вывернулся из-под гусеницы и ударил гранатой по моторной части. Раздался сильный взрыв, и танк быстро окутался густым дымом. Путь пехоте был открыт. Комсорга Сергея Очеретника я назначил командовать ротой Тарабыкина. Это был отличный парень, умел поднять настроение солдат и повести за собой. И скоро уже фигурки бойцов устремились вверх по высоте, утопая в густой ржи. Но огонь был сильный — минометы, пулеметы — и наши залегли. Подоспела полковая артиллерия, с ней был капитан Ратин. Прямой наводкой батарейцы с близкой дистанции уничтожили несколько огневых точек. На миг стало тихо, и вдруг на поле появился человек, он размахивал автоматом. Это был Очеретник. Вслед за ним поднимались бойцы, один за другим и группами и вот уже вся рота идет в атаку. Снова застрекотали автоматы, полетели гранаты. Кое-где были видны рукопашные схватки. Видно было, как побежали немцы, отстреливаясь на ходу. Бой вроде бы заканчивался, иду вперед за ротой. Встретился боец с перевязанной рукой, спросил его, из какой он роты — «Из первой», показал, где найти комбата. Я пошел к отдельным домикам, где должен был быть комбат. Пробираясь через кустарник, я ощутил какое-то беспокойство. И чем ближе подходил к этим домикам, тем тревожнее становилось на душе. И вдруг — взрыв. Очнулся — боль в пояснице, в груди и в голове. Все тело колет и ноет. И чувствую, что кто-то меня тащит. Сквозь звон в ушах слышу голос по-польски. Это была девушка, маленькая, худенькая. Вытрет глаза платком и снова тащит меня, а у меня скрип в зубах от боли. Слышу, как она что-то ласково говорит по-польски. Попал в медсанбат…

Ранения были тяжелыми, и в батальон майор Залепукин больше не вернулся. Награду за этот выигранный бой в Анджеево Федор Петрович Залепукин получил уже в госпитале — орден Красной Звезды.

В этот день, 22 августа, в наступление перешел весь 42-й стрелковый корпус, а в его составе и 137-я дивизия. Ее части быстро овладели двумя линиями траншей на восточном берегу реки Малый Брок, сходу форсировали реку и в этот же день дружной атакой овладели городком Анджеево. Первоначальный успех нашим частям обеспечила операция, проведенная старшим лейтенантом Воробьевым. Вот как он потом описал бой в дивизионной газете: «Четыре дня била артиллерия по деревне, четыре дня пехота ходила в атаку и все безрезультатно. Казалось, город легче взять, чем эту сотню домов. Немцы дрались с сознанием, что их не сдвинут с места. Требовался «язык». Я весь день пролежал в окопе, наблюдая за противником, изучая его передний край, а к вечеру созрел план… В 11 часов ночи я с 17 разведчиками перешел реку, отделявшую нас от немцев и правым ее берегом направился к болоту, которое упиралось к деревне. Тишина… Через 30 минут мы подошли к болоту, отдохнули, осмотрелись. Мы двинулись к деревне. Путь был невероятно трудным, и не столько потому, что нам пришлось ползти по воде, столько потому, что бульканье могло выдать нас врагу. Тысячу метров ползли, затаив дыхание. И, наконец, появились силуэты первых домов. Залаяла собака, поблизости зашевелились люди. Нельзя было терять ни минуты. Даю команду «Встать! В цепь! Ура!» Слева, метрах в 30 от нас ударил пулемет, тявкнул раз, другой, но смолк, когда рядовой Рыбалко бросил в него гранату. Подобно буре, почти с тыла, мы ворвались в деревню, строча из автоматов. Внезапный удар ошеломил немцев, и они вскоре бросились бежать, оставляя оружие. Встретился старик, кричу ему: «Дед, сколько немцев в деревне?» — «Человек сто, немного». — «Вот так немного», — думаю. — «Где же они?» — «Вон там, в бункере». Отдал приказ прочесать деревню. «Рыбалко, беги в штаб, доложи, что деревня взята, жду батальон». В образовавшуюся дыру хлынули наши и начали гнать немцев. Так деревня была взята без единой капли крови».

Противник откатывался, огрызаясь огнем. 28 августа 1944 года северо-восточнее города Острув-Мазовецки дивизия, это был батальон майора Зуева, вышла на Государственную границу СССР у пограничного столба № 136…

Зуев М. П., командир 3-го батальона 409-го стрелкового полка:

— Но перед Острув-Мазовецким нам пришлось брать наши же доты, построенные перед войной. С фронта взять их не смогли, тогда предприняли обходной маневр, обошли и по азимуту лесом вышли на западную опушку леса, от которой до города оставалось километра полтора. Вот здесь и разгорелся бой…

Выдвинул вперед пулеметную роту, чтобы обеспечить продвижение пехоте. Немцы целый день вели по пулеметной роте сильный артиллерийский и минометный огонь, досталось и стрелковым ротам. Только в темноте батальон занял бывшую погранзаставу и расположенную рядом деревушку. Взять Острув-Мазовецкий сходу не удалось: отстала наша артиллерия. Город взяли только к вечеру следующего дня, после артподготовки. Заметил, что немцы готовятся отходить, и поднял батальон в атаку. Вышли на западную окраину, но командир полка почему-то отозвал батальон и приказал занять оборону на восточной окраине города. Приказал своему заместителю майору Бланку, чтобы вел батальон, а сам с тремя бойцами вышел на северо-западную окраину города, где попал под пулеметный огонь. Ординарца моего ранило, а двоих бойцов послал, чтобы подтянули сюда роту и «сорокапятку». В это время на перекресток улицы вышли два тягача с пушками. Немцы-артиллеристы вели какой-то шумный разговор. У меня с собой был только «Парабеллум», и ни одной гранаты. Я через дыру в заборе стал стрелять по немцам, но они ушли. Через несколько минут подошла наша рота, но было уже поздно, немцев не догнали.

У меня в батальоне в бою за погранзаставу погибла вся пулеметная рота во главе с командиром, их, правда, и оставалось-то шесть человек, а за сам Острув-Мазовецкий — только двое…

Резник А. И., командир 2-го батальона 409-го стрелкового полка:

— На границе с Польшей бой моего батальона был незначительный. Следуя в боевых порядках своих бойцов, я наткнулся на наш поваленный приграничный столб, помню его номер — 159. Вместе с бойцами заново его установили на том же месте, где он и стоял до войны. Это было непередаваемое чувство — дойти наконец-то до границы… Весть об этом быстро облетела всю нашу дивизию. Сколько было пройдено, причем пешком, сколько еще предстояло пройти до Победы, и так хотелось дожить до нее…

Воодушевление наступающих в этот день было столь велико, что полки прошли после перехода границы без остановки еще 12—14 километров.

«Мною овладело неизвестное доселе чувство, — писал в дневнике капитан Скворцов. — Мы вышли к госгранице. У многих на глазах были слезы. Родная земля очищена от оккупантов! Вот он, праздник на нашей улице!». Можно понять радость капитана Скворцова, командира роты связи 771-го стрелкового полка. С первых дней войны на фронте, испытал горечь трех окружений, смерть многих товарищей, радость первых побед, и вот граница, к которой шли три долгих года.

30 августа дивизию вывели во второй эшелон корпуса, где она торжественно отметила пятую годовщину со дня сформирования. Особенной это была дата для ветеранов, кто начал служить здесь с первого дня. Но все меньше и меньше оставалось тех, кто начал путь с дивизией из Горького. Многим из тех, кто прошел тысячи километров по дорогам и болотам России, Белоруссии, суждено было погибнуть в Польше, в снегах Восточной Пруссии. Но дружба, проверенная испытаниями, оставалась на долгие годы.

Всю войну прошли друзья-связисты Алексей Коробков и Александр Дурнев, много раз смотрели смерти в глаза, выручали друг друга…

Дурнев А. И.:

— Это было где-то в августе 44-го. Наши разведчики ушли на задание, но засели в какой-то избушке или блиндаже и нужно было срочно дать им связь. Дело было опасное, идти надо под обстрелом. Ребята в роте все молодые, и я вызвался на это дело добровольно. Дали мне двоих солдат и потянули провод. Почти уже добрались до своих, как вдруг — выстрел из «Фердинанда», и осколками меня ранило в ногу и глаз. Солдаты мои, посчитав меня убитым, ушли, и я умер бы, если бы не Алексей Коробков…

Коробков А. А.:

— Сообщили, что Дурнев убит. Я не поверил, взял лошадку и поехал за ним. Он лежал, тяжело раненый, и я не думал, что останется жив. Постелил в повозку соломки и вывез его, сдал в госпиталь. Мы были с ним большими друзьями, и какая радость была узнать после войны, что он жив, снова встретиться и вспомнить то время…

Каждый день разрушал чью-то дружбу, часто навсегда. Невосполнимой утратой в эти августовские дни было тяжелое ранение капитана Петра Куруся, командира разведроты…

Лебедев Н. А., разведчик разведроты дивизии, старшина:

— Куруся все не просто любили — обожали. И смелости и мужества он был необычайного. Особенно характерен для него такой эпизод. Мы шли в поиске впереди дивизии в наступлении, закрыли немцам путь к отходу. На нашу группу наступали до двух рот гитлеровцев. Курусь был везде, всюду поспевал — и стрелять и ободрить. Бой мы выиграли, хотя тогда потеряли двенадцать разведчиков. А после боя он сел на пенек и спокойно так говорит: «Ну, а теперь, братцы, перевяжите и меня…». Снял телогрейку, я вижу — у него вся спина иссечена осколками и гимнастерка задубела от крови. Такое самообладание было у человека! И в тыл тогда не пошел, остался в роте. Орденов у него было — пожалуй, в дивизии ни у кого столько не было. И все время он стремился везде быть первым, чтобы у него в дивизии все было самое лучшее. Для ребят, бывало, все сделает. И вот подарили мы ему коня — красавец, белый, как сметана. Добыл я его у поляков. Курусь поехал на нем и наскочил на противотанковую мину, ноги ему по колено и срезало. Как мы все переживали… Он был нам, молодым, как отец…

Петр Акимович Курусь скончался в 1977 году…

Через несколько дней после освобождения Острув-Мазовецки — новая утрата. Признанным авторитетом и мастером своего дела был только что получивший звание генерал-майора командующий артиллерии дивизии Яворский. Под его руководством в течение трех лет артиллерия дивизии успешно выполняла поставленные ей задачи — под Орлом и на Десне, под Бобруйском и в Западной Белоруссии. Требовательный и умный был командир. А в тот роковой день…

Жуликов В. А., радист командира дивизии, старший сержант:

— Под утро на деревню, где расположился штаб дивизии, налетели немецкие бомбардировщики. Сбросили всего несколько бомб, отогнали их наши зенитчики. Мы уже пошли досыпать, но нигде не видим командующего артиллерией генерала Яворского. Стали искать, и нашли его мертвого в щели, засыпанным землей. Вот ведь как бывало: бежал человек в щель, чтобы спастись там, а нашел могилу. Похоронили Яворского в Острув-Мазовецки, в центре города…

Анисимов Ф. И., командир штабной батареи 17-го артполка:

— Во время той бомбежки меня привалило землей, а сначала взрывом подняло в воздух вместе с бревнами. Тело Яворского было обнаружено без следов осколочных ранений. О полковнике Яворском в полку бытовало мнение, что он слишком строгий начальник, весьма сух, что вне служебных обязанностей его, как человека, не существует. Мне с полковником Яворским приходилось бывать в различных ситуациях. Помню, как вместе работали под Паричами в штабе командующего артиллерией дивизии. Тогда не хватало офицеров, оставшиеся очень уставали. Яворский работал за несколько человек. Да, он был строгий, за упущения по службе спрашивал, но по знаниям и опыту другого такого артиллериста в нашем полку не было…

Посмертно, за большие заслуги в деле организации и управления артиллерией генерал Яворский был награжден орденом Ленина.

А бои продолжались, война шла дальше. В начале сентября успешно наступавшие передовые дивизии 48-й армии захватили плацдарм на западном берегу реки Нарев, впоследствии названный Ружанским. Плацдарм имел важное оперативное значение, и гитлеровцы немедленно стали предпринимать экстренные меры для его ликвидации. С фронта и с флангов начались атаки танков и пехоты. 137-я стрелковая дивизия, двигаясь на правом фланге корпуса, и, имея слабый стык с соседом справа, 4 сентября была атакована большим количеством танков из района Емелисте — Качка.

Главный удар пришелся на 17-й артиллерийский полк…

Зайцев Г. А., начальник штаба 17-го артполка, полковник в отставке:

— Полк имел задачу обеспечить правый фланг дивизии и корпуса от возможных танковых атак. Шли нормально, вдруг командир 1-го дивизиона капитан Сиянко сообщает по рации: «Танки атакуют, пехоты прикрытия нет, срочно помогите!». Наша пехота на этот рубеж выйти еще не успела. Командир полка подполковник Малик спрашивает меня: «Что будем делать?». Я предложил взять пять «Студебеккеров» из второго дивизиона, выехать на КП дивизии, взять там пехоту и ехать на выручку Сиянко, а пушечные батареи 2-го дивизиона направить туда же, к месту боя. Так и сделали…

А в это время дивизион капитана Сиянко уже вел бой с главными силами 6-й танковой дивизии противника. По широкому полю в полосе до трех километров на позиции дивизиона двигалось 46 танков, 8 из них были «Тигры».

С таким количеством танков дивизия давно не встречалась, последний раз на Красивой Мече или даже в июле 41-го. Впереди танков на 100—150 метров, в рост, нагло, шли автоматчики.

Старшина Петр Одинец, командир орудия, впоследствии так описал этот бой в дивизионной газете: «… Около 8 часов утра на опушке леса мы заметили вражеских солдат, которые группами делали перебежки к деревне. Через несколько минут несколько наших танков вышли на передний край. В это время из деревни вышло 8 «Фердинандов» и более двух десятков танков. Они медленно шли на наши позиции. Обгоняя их, развертывались около двух батальонов фашистов. Старший лейтенант Москвин, командир батареи, приказал подпустить танки поближе, но пехота уже обгоняла танки и была в 300 метрах, пришлось открыть огонь по ней. Я дал команду «Огонь» и несколькими снарядами заставил пехоту залечь. Когда «Фердинанды» подошли на 400 метров, я ударил по головному, который остановился у стога соломы, двумя снарядами «Фердинанд» был сожжен. В это время слева от нас открыл беглый огонь «Тигр». Наводчик Карамурзинов зажег его. Бой становился все жарче. Справа нас стала обходить пехота, мы перенесли огонь на нее, осколочными накрыли и обратили в бегство. В этот момент был смертельно ранен мой наводчик Карамурзинов, отполз в ровик и скончался. Замковый Мальцев был ранен в плечо. Меня тоже легко ранило и обожгло лицо. Когда к нашему орудию приблизились еще три танка, мы в упор расстреляли один…».

Одновременно с орудием старшины Одинца открыли огонь орудия сержантов Кожухова, Кузовкина, Шастина и Шумакова. Офицеры Подовинников, Шалистенок, Гринько и Кузьминых умело управляли огнем своих орудий. Орудие сержанта Кожухова сразу подожгло один танк, вслед за ним загорелся второй от огня орудия сержанта Шастина. Вскоре орудия Шастина и Кожухова были разбиты выстрелами из «Фердинандов», но орудия сержантов Шумакова и наводчика Вартапетяна продолжали дуэль. Вартапетян один за другим подбил три танка, Шумаков поджег два и подбил один. Когда танки стали рассыпать строй и обходить батарею слева, огонь открыли орудия сержантов Гущина и Яковлева. Наводчик Ферук подбил еще один танк, еще один подбил Вартапетян. Все бойцы дивизиона дрались, как львы. Когда прямым попаданием снаряда был убит сержант Шумаков, ранены наводчик Баянов, замковый Паклин, то подносчик снарядов Кусай встал за панораму и вел огонь, пока не закончился бой. Многие раненые отказывались уйти в безопасное место и продолжали сражаться.

Четыре часа шел этот бой. Несколько раз положение дивизиона становилось критическим. Выходили из строя орудия, но оставшиеся продолжали вести огонь. До самого конца боя вел огонь старшина Одинец, хотя и был ранен. Был момент, когда в строю в дивизионе оставались всего три орудия, но гитлеровцы не решались атаковать, рискуя получить снаряд в лоб или в бок…

Зайцев Г. А.

— Пехоты у комдива под рукой не было, и я со своими людьми поехал к Сиянко. Чуть позже стали подходить остальные батареи полка и подтягиваться пехота. Тяжело пришлось дивизиону Сиянко: все позиции батарей были перепаханы. Некоторые подбитые танки стояли очень близко. Бой шел до самого вечера, пока гитлеровцы не убедились: здесь им не пройти. К вечеру пехота с помощью артиллерии отбросила противника. За несколько часов боя наши герои-артиллеристы сожгли и подбили 11 танков, уничтожили до 250 пехотинцев. Нам тоже крепко досталось: потеряли 9 орудий и 80 человек из дивизиона. Но главное: сорок с лишним танков не прошли на наш фланг и не вышли дивизии в тыл. Бой провели с честью. Особенно следует отметить старшину Одинца и сержанта Шумакова…

Помощь, организованная майором Зайцевым, окончательно склонила чашу весов в нашу пользу. Совсем небольшая группа во главе с майором Зайцевым, парторгом полка Сазоновым и комсоргом полка Черкашиным сходу ударила во фланг наступающему противнику. Одновременно 2-й дивизион на руках вытащил пушки на прямую наводку, затем подошел 3-й дивизион. За несколько минут по врагу было выпущено более 700 снарядов, и атаковать через такой огневой заслон противник больше не решился.

Этот бой с танками у Емелисте имел важное тактическое значение. Если бы противнику удалось пройти, то удержание Ружанского плацдарма было бы поставлено под угрозу. Это был успех в масштабе всей 48-й армии.

За героизм, проявленный в этом бою, старшина Петр Одинец и сержант Яков Шумаков (посмертно) Указом Президиума Верховного Совета СССР получили звания Героев Советского Союза. Все участники этого боя были награждены …

Горбоносов А. Г., замполит 2-го дивизиона 17-го артполка, подполковник:

— Георгий Андреевич Зайцев за умелую организацию этого боя и личное мужество, за инициативу был награжден орденом Красного Знамени. Это был очень умный и душевный человек, грамотный офицер. В полку его все уважали. Несмотря на молодость, он имел огромный боевой опыт и у меня в памяти остался, как один из лучших офицеров полка за всю его историю. Хорошо помню и его замечательную жену, его помощницу, радистку Лизу, Елизавету Григорьевну…

Пока 17-й артполк отбивал атаки танков противника, стрелковые полки дивизии продолжали продвигаться на запад, 6 сентября переправились через Нарев и заняли позиции во втором эшелоне корпуса. Несколько дней дивизия усиленно вела инженерные работы, готовя оборону для всей 48-й армии, которой предстояло расширить плацдарм. Первоначально он был лишь 4 километра в глубину и 6 километров по фронту…

Жуликов В. А., радист командира дивизии, старший сержант:

— В начале сентября на плацдарм заскочил и штаб дивизии. Побыли, посмотрели и поняли, что нам там быть еще рано. На плацдарме окапывалась пехота, телефонисты тянули катушки со связью. Комдив, штаб и мы, радисты, разместились недалеко от Нарева. Некоторое время учил молодых солдат работать на рации, а потом повез их на плацдарм, распределять по частям. Приехали на переправу. Немцы вот уже месяц палят по ней из всех видов оружия. Ехали мы днем, хотя никто из умных людей в это время на переправу не шел. Провожающие смотрели на нас без улыбок, с тоской. Саперы сидели в своих норах у моста и махали, чтобы мы быстрее проезжали, К общему удивлению, а может быть разочарованию саперов, мы проехали без происшествий, хотя обычно этого немцы не допускали. На том берегу нам тоже сказали, чтобы мы смывались побыстрее. Сели в повозку и поехали рысью. Предупреждение оказалось своевременным: по мосту стали лупить, артналет оказался очень сильный.

Остановились у отличного блиндажа. Народу здесь собралось много. Были и авиаторы, которые вели переговоры непосредственно с самолетами и давали им указания по бомбометанию, по согласованию с командирами стрелковых частей. Видимо, бои шли не совсем местного значения, так как авиации в небе было полно. Из нашего блиндажа видна была и передовая. Еще не долетая до передовой, летчики стреляли «Эрэсами», так что летели они километра на два. Бомбили передний край и наши, и фрицы. Летчики обеих сторон делали каждый свое дело и в бой друг с другом не вступали.

Так глазели мы на развернувшееся сражение, как вдруг от одного самолета отделились какие-то небольшие предметы. Наверное, листовки, подумали мы, но через пять секунд все стали прыгать в щели и в блиндаж: предметы оказались серией мелких бомб. Из людей никто не пострадал, а нашей лошади оторвало ногу. Приходько, наш ездовый, сразу засуетился, распряг ее, а потом разведчики отрубили убитой лошади и вторую ногу, и здесь же, за сараем, в большом котле стали варить конину. Несколько дней я дежурил на НП плацдарма с оперативным офицером штаба, а потом уехал к командиру дивизии…

Почти месяц на плацдарм каждую ночь переправлялись танки, орудия, боеприпасы, пополнение. Шла тяжелая, кропотливая работа по подготовке к наступлению. Противник хорошо просматривал плацдарм: передовые позиции немцев были всего в 500 метрах от наших окопов.

Гитлеровцы постоянно проводили короткие, но мощные огневые налеты, стараясь сорвать подготовку к наступлению. Наши войска зарывались в землю, засекали огневые точки, при возможности уничтожали их, велись поиски разведчиков. Штабы разрабатывали планы операции. Главной задачей 42-го стрелкового корпуса было расширить плацдарм настолько, чтобы на нем могло разместиться несколько армий для решающего наступления. Предстояло взломать оборону 7-й пехотной и 5-й легкопехотной дивизий, и овладеть городком Пултусском, важнейшим пунктом на Нареве на этом участке фронта.

Козырев В. И., командир 191-й отдельной армейской штрафной роты, гвардии майор в отставке:

— В конце сентября наше подразделение получило очередное пополнение и задачу: занять оборону на участке деревни Гостково за рекой Нарев. Рота находилась в оперативном подчинении 137-й стрелковой дивизии, и была придана 409-му стрелковому полку. В роте было 650 человек, вооружение — по штату. Личный состав должен был искупить свою вину перед Родиной кровью, быть убитым или раненым. Наград штрафникам не давали. Перед наступлением я провел рекогносцировку местности. Было видно, что вражеская линия обороны проходит по открытому месту. Траншеи вырыты у самой реки Нарев, берег окутан рядами колючей проволоки. В ночь на 12 октября рота заняла исходное положение для наступления. Сразу после артподготовки бойцы стали садиться в лодки и на плоты и — вперед! Немцы вели очень плотный огонь. Я, тогда 20-летний старший лейтенант, сам поднял бойцов в атаку, когда рота переправилась через Нарев. Воевали штрафники смело. Первую траншею противника заняли сходу. Немцы раза три переходили в контратаки, но мы их отбивали, бывали случаи, что расстреливали в упор, доходило и до рукопашной. С боями заняли еще три траншеи. На следующий день в общее наступление перешла 48-я армия. После боя в мой роте осталось 137 человек…

За период командования штрафной ротой в составе дивизии А. И. Козырев награжден: орденами Красной Звезды, Красного Знамени, тремя — Отечественной войны, орденами Кутузова и Александра Невского.

Резник А. И., командир батальона 409-го стрелкового полка:

— На Наревском плацдарме нашу дивизию поддерживали всего 10—12 танков Т-34, они стояли как раз по опушке леса, где размещался КП командира полка Васильева. На эти танки обрушили мощный огонь «Фердинанды». Я со своим батальоном был впереди, в деревне. Во время этого сильного артиллерийского налета и танковой атаки противника наш полк понес значительные потери. Контузило полковника Васильева. Командир дивизии связался со мной по телефону и приказал командовать полком. Вскоре ко мне на КП прибыл начальник инженерной службы дивизии подполковник Данчич, познакомился с обстановкой и доложил комдиву, что полк может удерживать позиции и отразить любые атаки врага. Так я командовал полком до выхода в Восточную Пруссию, а потом меня назначили замом по строевой, и я сдал полк подполковнику Артюгину…

11 октября корпус силами 170-й и 399-й стрелковых дивизий перешел в наступление. Вся артиллерия 137-й дивизии была придана наступающим частям. Гитлеровцы сопротивлялись упорно, постоянно контратаковали и вели плотный огонь, используя мощную систему огня. Наши части лишь вгрызались в оборону, но прорвать ее не могли, и контратаками возвращались в исходное положение.

20 октября 409-й полк потерял одного из лучших своих офицеров, героя многих боев, прошедшего с дивизией от зимних орловских полей через половину России и всю Белоруссию командира батареи капитана Ивана Афанасьевича Поставничего…

Богатых И. И.:

— Это случилось утром. Прибежал боец и доложил о ранении капитана Поставничего. Мы мигом завели машину и стали продираться через лес. Страшно рвались мины, ломая деревья. Метров за пятьсот от КП полка остановились: навстречу нам несли раненого на плащпалатке. Это и был Иван Поставничий. Несли его бережно, но он все время просил: «Тише… Тише…». На животе — большая окровавленная повязка. Узнал меня, а я сразу не понял, что это он: глаза ввалились, весь серый. Повез его в медсанбат, он то и дело спрашивал: «Ваня, буду ли я жить?». Я ему в ответ: «Ничего, не беспокойся». Его ординарец рассказал по дороге, как ранило Ивана: пехота пошла в атаку, а он поддерживал огнем соседнюю дивизию. Наши залегли перед траншеей, а всего бросок остался. Иван был отчаянный парень, поднялся первый, за ним остальные, и его срезало пулеметной очередью. Ползком его вытащили из огня. Привезли в медсанбат к хирургу Комоцкому, тот посмотрел и говорит: «Он же неоперабельный: весь кишечник наружу», но начал оперировать. Я уехал до операции, а утром сообщили, что Ваня умер. Командир батареи Ратушев пригнал орудие в упряжке четверки коней, пришли артиллеристы проститься со своим любимым капитаном. Гроб поставили на лафет и повезли по опушке желтеющего леса. Опустили гроб в могилу, закопали, и тут примчались верховые, его друзья комбат Андрей Резник и замполит полка Цвятко. Отсалютовали у могилы и быстро ушли от нее навсегда.

Через два дня вернулся в полк из отпуска по ранению лучший друг Вани Николай Ратин. Горю его не было предела. Иван был прекрасный парень, простой, веселый, любил подшучивать над девушками-санитарочками, когда заезжал к нам в санроту. Душой он тянулся к Шуре. И всего 23 года было парню…

Капитан И. А. Поставничий в книге погребений дивизии за 1944 год записан под номером 1675…

21 октября в бой на плацдарме была ведена и пехота 137-й дивизии. Преодолевая мощное сопротивление гитлеровцев, атакуя сквозь разрывы от шестиствольных минометов и огонь самоходок, пехота после тяжелого боя овладела первой траншеей…

Резник А. И., командир батальона 409-го полка:

— Все было настолько перепахано, что казалось: места живого нет. Бой был очень сумбурный, часто рвалась связь, все на нервах. Роты только удастся поднять — опять залегли под сильным огнем. Потери, конечно. Негодяева, санинструктора нашего, тяжело ранило, а только-только к ордену Ленина представили. Наконец, пошли в атаку, полковник Васильев, командир полка мне по телефону: «Дорогой мой, голубчик, иди, а я за тобой…». Я пошел, а его ранило сзади. Он и без этого был ранен 18 раз, воевал третью войну. Все меня ругал, что я норы рою в батальоне, а не блиндажи, тесно размещаться. Приказали мне принять полк. Так и командовал несколько дней. И хотя дали мне в поддержку два гаубичных полка, никак не могли продвинуться. На следующий день дивизия отбивала контратаки гитлеровцев, в каждой из которых действовали по 4—5 танков и 50—60 автоматчиков компактными группами. Перед фронтом дивизии, ведя постоянный огонь, курсировали 13 «Фердинандов»…

Громов Б. Г., командир 624-го стрелкового полка, полковник в отставке:

— В бой полк вступил сразу же, как прибыл на плацдарм. Ночной атакой вместе с 814-м тяжелым танковым полком овладели развалинами деревни Липы. Эта деревня имела важное значение, она располагалась на высоком холме, с которого просматривалась юго-западная часть плацдарма. Через 3—4 дня после этого полк захватил рощу «Квадратная» на берегу реки Ожиц и перешел к обороне по ее левому берегу, противник то дело пытался нас выбить с позиций…

Скоробогатов Н. М., командир роты 624-го стрелкового полка, лейтенант:

— Командиром стрелковой роты меня назначили на Наревском плацдарме, до этого я был командиром минометного взвода. Утром 23 октября началась наша артподготовка. В первый день продвинулись всего на сто-двести метров, но потом за двое суток, при поддержке наших танков и артиллерии вклинились в оборону противника километров на пять, отбили несколько контратак. 25-го меня при бомбежке тяжело ранило, да так, что и День Победы встретил в госпитале…

Горчаков Ю. М., комсорг 624-го стрелкового полка, старший лейтенант:

— Одна такая атака немцев была ночью. Нам была придана штрафная рота и когда немцы пошли на нее с зажженными фарами, штрафники не выдержали и побежали. Рядом стояли орудия отдельного противотанкового дивизиона — тоже хотели уехать, уже и за машинами послали. Пришлось мне взять управление боем здесь на себя. Орудия оставили и стреляли прямой наводкой с очень близкого расстояния, метров, наверное, с 30—40, потому что когда горели танки, то пламя и жар обдавали лицо. Три танка тогда подбили и устояли…

24 октября решительная атака двух полков имела успех. При поддержке двух полков тяжелых самоходок батальоны с боем форсировали реку Пелта в районе Пшемярово, заняли плацдарм и под огнем окопались. Дальнейшее их продвижение не имело успеха: части дивизии подверглись атакам крупных сил танков 6-й танковой дивизии и вынуждены были перейти к обороне…

Зуев М. П., командир батальона 409-го стрелкового полка:

— В бой на Наревском плацдарм мой батальон вступил после 30-километрового броска по лесу. Заняли оборону. Несколько дней рыли траншеи. Когда полк перешел в наступление с целью перерезать шоссе Пултуск — Макув, моему батальону пришлось наступать по лесному массиву, без соседа справа. Переноса артогня в глубину обороны противника не стал ждать, поднял роты в атаку. Немцев захватили врасплох, быстро заняли две траншеи, взяли в плен около сотни человек. Немцы скоро опомнились, открыли сильный артиллерийско-минометный огонь, при поддержке трех «Тигров» пошли в атаку. Батальон вынужден был окопаться. В это время первый и второй батальоны продвинулись вперед, форсировали речушку недалеко от Пултуска. Командир полка приказал мне поддержать успех соседей, выйти в их полосу. Но днем такой маневр совершить было нельзя: немцы били во фланг из всех видов оружия, и особенно из «Тигров». На глазах у батальона «Тигры» и «Фердинанды» из засад подбили около десяти наших танков, замаскированных стогами соломы. Только ночью батальон переправился на правый берег речушки перед Пултусском и занял оборону на правом фланге полка. Помню, как командир дивизии генерал Жабрев залез на Т-34, стоявший на опушке леса, хотел посмотреть, откуда стреляют немецкие танки и самоходки. И в тот же момент танк был подбит, генерал скатился с танка. Буквально через несколько минут был ранен командир полка подполковник Васильев…

Жуликов В. А.:

— Дивизия наступала, вела бои за расширение плацдарма. Нам было придано много танковых частей, средств артиллерийской поддержки, полки пополнились и были всем хорошо обеспечены. А вот успеха не было. Приданные танковые подразделения шли в атаку и исчезали, связь с ними терялась. Обстановка была абсолютно неясной. Моя работа допускала меня к секретам, хотя и ответственность была большой. Я хорошо знал нашего комдива генерала Федора Никитовича Жабрева. Это был незаурядный человек, отчаянно смелый. Был он резким, не терпел людей, которые кланялись пролетающим снарядам. Избави бог было при налете прыгнуть в щель в его присутствии. Постоянно говорил: «Если трус — котелок ему на заднее место, пусть в пехоте смелости набирается». Сам он никогда не замечал опасности, или делал вид. На передовую ездил на легковой машине, и всегда ее притаскивали полуразбитой. Шофера боялись с ним ездить. Он казался мне человеком, не боявшимся смерти. Те, кто бывал с ним в бане, рассказывали, что у него на теле полно старых ран. Рубака он был отчаянный еще с гражданской войны. Воевал комдив в преклонном возрасте, жизнь свою прожил ярко и самое почетное, в моем понимании, было ему погибнуть в бою.

В период этой неясной обстановки, незначительных успехов, нашего комдива вызывает по телефону командарм: «Товарищ генерал, я вам технику давал?» — «Так точно, товарищ командующий» — «Товарищ генерал, я вам людей и боекомплекты давал?» — «Так точно, товарищ командующий». — «Товарищ генерал, вы поставленную задачу выполнили?» — «Никак нет, товарищ командующий». — «Я вам советую подумать о себе, товарищ генерал»ю

На НП находилась опергруппа, представители приданных частей, охрана. Генерал Жабрев подошел к офицеру-танкисту, который посылал в бой танковые части: «Как дела, что от них слышно?» — «Как в воду канули, товарищ генерал, ничего не слышно». — «Слушай, дай мне свой танк, я должен сам немедленно съездить уточнить обстановку», — «Не могу, товарищ генерал, это последний танк, да и радиостанция на нем стоит, надеюсь, что кто-то должен же ответить. Могу предложить только американский бронетранспортер». Времени было часов 16, начало темнеть, и погода стояла морозная. В бронетранспортер сели: генерал, его адъютант Дворецкий, я и мой напарник Антон Савченко. С НП выехали на асфальтированную дорогу, ехали по низине. Вдоль дороги, не поднимая головы, лежала пехота. Солнце заходило, и краски были очень яркими и резкими. Метров через четыреста въехали на высотку, остановились возле кирпичного дома. Рядом стоял Т-34, танкисты ремонтировали траки. Тут же саперы рыли яму, метрах в семидесяти валялась наша перевернутая 76-миллиметровая пушка, рядом горела грузовая автомашина. Адъютант и генерал побежали под навес в сарай и прыгнули в яму. Я снял радиостанцию, сказал Савченко, чтобы подождал, а сам побежал узнать, где разворачивать рацию. В это время — взрыв, крики, я к Савченко — наш бронетранспортер горит, у Савченко лицо в крови. Быстро отдал ему пакет с бинтом, говорю, чтобы бежал в деревню, а сам хватаю упаковки с рацией и в сарай. С момента, как мы подъехали к этому сараю, прошло секунд пятнадцать, не больше. Адъютант приказал мне немедленно установить связь, я начал разворачивать радиостанцию, подал адъютанту Дворецкому антенну, попросил забросить ее на крышу сарая. Но началась стрельба, то и дело взрывы. По двору летают осколки — надо сматываться. Дана команда — сказано, сделано. Все побежали, в том числе и саперы со своими лопатами. Сарай загорелся, а мне еще рацию надо собрать. Собрал, надел лямки на плечи, побежал через двор к дому. Прыгнул в щель. События развиваются молниеносно, стрельба усиливается, взрывы, крики, рядом пехота выскакивает из ячеек и драпает в деревню, которая была метрах в 600 от нас. Забился в щель, стрельба, крики со всех сторон, вроде бы нас окружают. Наступило какое-то одурение и полное безразличие. Но проходит время, тебя не убивают, поднимаю голову и вижу в соседней дыре голову адъютанта. Подбегаю к нему, вижу фуражку генерала, спрашиваю: «Что делать?» — «Связь срочно давай!» Разворачиваю рацию, но антенны нет. Говорю: «Нет антенны!» В ответ: «Сейчас пристрелим, быстро налаживай связь!». Смотрю на адъютанта — антенна у него в руках, он так и не успел забросить ее на крышу сарая. Отдал ее мне, и сам удивился, что она у него в руках. Связь заработала, передали в штаб Вольхину, чтобы он руководил полками. Сообщили свои координаты, попросили, чтобы нас вывели из этой западни.

Когда совсем стемнело, разведчики кружным путем вывели нас на запасной НП. Когда вышли и огляделись, оказалось, что в километре от нас стоял «Королевский тигр» и огнем контролировал все обозреваемое им пространство. Он не пропускал ни машин, ни повозок, стрелял даже по одиночным солдатам. К нему демонстративно раз в сутки, в обед, подкатывал немецкий бронетранспортер. Солдаты открыто загружали его свежим боезапасом и всем необходимым, и уезжали. Этот «Тигр» видел, как мы подъехали к высотке. Первым же выстрелом зажег наш бронетранспортер, а когда он загорелся, немцы увидели в тени дома наш Т-34, который ремонтировался. Вторым выстрелом подожгли и его. А до нашего приезда расстреляли выехавших на открытую площадку артиллеристов. Все вокруг начало гореть, взрываться, а у страха лаза велики. Недалеко от нас стояла наша САУ-120, кто-то дал ей приказ уничтожить этот «Тигр». Самоходка на малом газу вышла из леса, выстрелила три раза, не попала, а как только башня «Королевского тигра» повернула в ее сторону, самоходка задним ходом ретировалась за стволы деревьев. Видимо, на нашем участке фронта «Королевские тигры» серьезно повлияли на планы нашего командования…

После этих событий в командовании дивизии произошли серьезные изменения. Новым командиром дивизии был назначен гвардии полковник Петкевич. 409-й полк принял подполковник Артюгин. Командиром 771-го полка вместо полковника Кадиро был назначен подполковник Якунин. Вместо убитого в последних боях командира 17-го артполка подполковника Гонтаря полком некоторое время командовал майор Зайцев, а потом его сменил подполковник Панченко. Новым командующим артиллерии был назначен подполковник Сидоркин. Замполитом 624-го полка стал майор Лукьянов. Раненого замполита 17-го артполка майора Белова заменил майор Сафонов.

А бои на Наревском плацдарме продолжались. Шаг за шагом плацдарм расширялся.

26 октября батальон майора Зуева 409-го полка внезапной атакой ворвался в траншеи противника, завязал рукопашный бой и только пленными захватил около сотни немцев. Рядовой Синегуб в этом бою уничтожил в рукопашной схватке пятерых гитлеровцев, шестерых взял в плен. Когда ранило командира взвода, перевязал его, вынес из огня, а потом взял командование на себя. Рядовой Перевязкин в рукопашной схватке убил троих немецких солдат, девятерых взял в плен. Рядовой Рахманов уничтожил четверых и троих привел в плен. Контратака гитлеровцев была отбита умело организованным огнем батальона.

Батальон 624-го полка, которым командовал капитан Беззубец, поднялся в атаку, когда еще не закончилась артподготовка. Нашим бойцам удалось завязать в траншеях рукопашный бой, потом перенести его в глубину обороны противника. Батальон, развивая успех, ворвался на западную окраину Пшемярово. Бои шли за каждый дом селения. Успех батальону обеспечил огонь станкового пулемета сержанта Каштанова, уничтожившего 10 гитлеровцев. Удалось захватить важные в тактическом отношении позиции.

Но общее продвижение за четверо суток упорнейших боев конца октября составило всего около 10 километров. Между нашими артиллеристами и немецкими самоходками развертывались жаркие дуэли.

29 октября гитлеровцы пошли в контратаку на участке одного из батальонов при поддержке «Фердинандов». Орудия сержантов Одинца и Позднякова вступили с ними в единоборство. Больше часа продолжалась дуэль и, наконец, немецкие самоходки не выдержали и ушли, оставив свою пехоту без прикрытия. Тогда наш батальон дружной атакой сбил противника с позиции.

Громов Б. Г, командир 624-го стрелкового полка:

— Хорошо помню ночную атаку противника в эти дни — шло на нас много танков и бронетранспортеров, автомашин с зажженными фарами. Артиллерия вела сильный огонь, пулеметы стреляли трассирующими пулями. Некоторые подразделения полка дрогнули и начали отход со своих позиций. Полковая артиллерия и минометы открыли по немцам интенсивный огонь. По радио я доложил командиру дивизии, он ответил, что видит этот фейерверк. Через 12—15 минут несколько полков реактивной артиллерии дали залп по атакующему противнику и сразу все в поле погасло, его атака бесславно закончилась. Больше противник не предпринимал попыток сбросить нас с плацдарма…

Корнильев В. В., начальник штаба 238-го ОИПТД:

— Ночью, будучи в большом подпитии, командир нашего дивизиона капитан Сириченко приехал за Нарев в батарею, которая стояла в непосредственной близости от немцев, так, что были слышны их голоса. Сириченко с пьяных глаз показалось, что батарея стоит от немцев далеко и приказал комбату продвинуть орудия вперед. Тот отказался выполнить приказ. Тогда Сириченко сам вызвал машины, они прицепили орудия и двинулись вперед. Немцы сразу же услышали работающие моторы, повесили осветительные ракеты и почти в упор из скорострельной малокалиберной пушки расстреляли и машины, и орудия. Большие потери были и в личном составе. Две машины сгорели, почти все орудия батареи были повреждены. На следующую ночь Сириченко послал меня вытаскивать всю эту битую технику. Были у него и другие «художества, но спасала Звезда Героя. Любого из нас за это судил бы трибунал. Вскоре Сириченко был все же снят с этой должности, а на его место прибыл горьковчанин майор Крылов, ранее служивший начальником артиллерии 624-го полка. Это был грамотный, культурный офицер, обычно рассудительный…

В конце октября к гитлеровцам из резерва подошла 6-я танковая дивизия, имевшая по показаниям пленных, 60 танков и самоходок. Главными силами она противостояла 137-й стрелковой дивизии. Ежедневно по несколько раз противник силами по 6—13 боевых машин и 40—120 пехотинцев атаковал позиции наших батальонов, но безуспешно. Дивизия стояла прочно. С начала ноября боевая активность на этом участке фронта стала заметно спадать. Атаки прекратились, но ежедневные артиллерийские дуэли продолжались…

Терещенко Н. И., командир взвода 4-й батареи 17-го артполка:

— Вспоминаю один такой эпизод дуэли. Редкий огонь артиллерии с обеих сторон, пехота лежит, не вмешиваясь. Орудия нашей батареи стоят на опушке леса. И вдруг, где-то за тысячу метров от нас, зашевелились копны. Это были замаскированные «Тигры», три машины. И начали они ходить вдоль фронта, поливать огнем нашу пехоту. А мы ничего поделать не можем: не достать их огнем наших орудий! В это время из лощины позади нас выползли две наших САУ-152 и встали на опушке. Из машин вылезли ребята-самоходчики, деловито огляделись, смерили расстояние и открыли по «Тиграм» огонь. Пока немцы сообразили, откуда по ним стреляют, было уже поздно: один «Тигр» загорелся, а потом и второй. Третий «Тигр» успел уползти. Наши самоходчики попятились в лес, развернулись. Ребята помахали, мол, знай наших, теперь, пехота, можно наступать. И пехота стала подниматься, а мы покатили свои пушки следом, сопровождая ее огнем, и так, общими усилиями, взяли торчавшую перед нами высоту…

К середине ноября фронт на Наревском плацдарме, как и на других участках Белорусских фронтов, стабилизировался. Начиналась зима, войска зарывались в землю. Солдаты строили блиндажи, рыли ходы сообщения, маскировались, налаживали окопный быт, жили.