Проект Валерия Киселева / Книги / Однополчане / 4. Варшавское шоссе |
4. Варшавское шоссе«Глаза живые мертвым закрывают, В ночь на 14 июля 137-я стрелковая дивизия получила приказ на отход. Командиры батальонов получили маршруты движения, и дивизия четырьмя колоннами выступила в общем направлении на Чаусы. Когда был получен приказ на отход, многие бойцы удивлялись: «Почему мы отходим, ведь мы же победили!». Первый успешный бой укрепил у всех веру в свои силы, бойцы убедились, что врага бить можно. Но на этот раз надо было отступать. Из воспоминаний командира 497-го ГАП майора Малыха: «…Получаю приказ командира дивизии выводить подразделения полка на новый рубеж обороны… При смене боевых порядков был ранен комиссар полка Иванов, но одновременно он в схватке уничтожил фашиста. Товарищ Иванов, будучи раненым, оставался в строю. Отходя, дивизионы полка артогнем поддерживают пехоту, одновременно ведут борьбу с танками противника. Противник крепко бомбит и обстреливает с воздуха. Получил ранение, но эвакуироваться некуда. Я и легкораненые остаемся в строю, но рискуем тяжело раненых под руководством фельдшера Мелешина отправить в Чаусы, он сумел сдать раненых в санпоезд, но вернуться в полк не смог. Будучи ранен, продолжаю руководить полком — передвигаюсь на костылях. Бои идут упорные, полк тает, орудия и автомашины выходят из строя, но врагу наносим крепкие удары. В полку нет паники и дезертиров, случаев оставления позиций, но обидно, что нет нашей авиации, что не подходят резервы…». Утром 14 июля на командном пункте 20-го стрелкового корпуса собрались командиры 132-й, 137-й и 160-й стрелковых дивизий. Командиры доложили о состоянии своих дивизий. Утешительного было мало. Потери серьезные, у каждого комдива всего по несколько батальонов, со многими частями нет связи. Корпус по силам был не больше дивизии. Командиры соединений надеялись узнать обстановку на фронте в масштабе хотя бы 13-й армии, но генерал Еремин ее не знал. Предстояло, прежде всего, разобраться в обстановке, установить связь со всеми частями корпуса и со штабом армии, привести в порядок потрепанные части, продумать маршруты и план выхода из окружения… Суетин И. А., помощник начальника оперативного отдела штаба 20-го стрелкового корпуса, майор в отставке: — Почти весь оперативный отдел штаба корпуса в эти дни занимался тем, что выяснял, где какие части стоят. Телефонной связи почти не было, радио было ненадежно, и пользовались им мало. А обстановку надо было знать в деталях. Нередко бывало, что по карте здесь стоит часть, а на самом деле ее уже там нет. По-существу мы занимались разведкой своих же частей. Когда я приехал днем тринадцатого июля в дивизию Гришина, там вели бой, а поехал на Чаусское шоссе — там немцы, колонны автомашин, танков, прут прямо на Чаусы… Это продвигалась со Шкловского плацдарма 10-я танковая дивизия противника. На соединение с ней к Чаусам с юга шла 10-я моторизованная дивизия. Одновременно 4-я танковая дивизия наступала на Пропойск и в ночь на 15 июля овладела этим важнейшим пунктом. Попытки слабых частей 42-й стрелковой дивизии удержать хотя бы мост через Проню не имели успеха. С захватом Пропойска и мостов через Проню гитлеровцы открыли себе дорогу на Кричев по стратегически важному Варшавскому шоссе. На всем Смоленско-Рославльском направлении к середине июля для советских войск сложилась крайне опасная обстановка. Штабу 13-й армии необходимо было срочно решить, как отрезать танковые корпуса Гудериана от спешивших следом армейских корпусов и восстановить оборону по реке Днепр. Но сначала надо было остановить танки противника, который наступал, не оглядываясь на фланги и тылы. По реке Сож в районе Кричева спешно занимали оборону советские резервные части. Из-за крайнего недостатка сил, и, прежде всего танков, контрудары 13-й армии в общем направлении на Могилев не имели успеха. В районе между Могилевом и Пропойском в эти дни действовали несколько наших дивизий и множество разрозненных частей, на запад шли маршевые батальоны, командиры которых не знали общей обстановки и не имели ни с кем связи. Могилев обороняла 172-я стрелковая дивизия, на восточном берегу Днепра в окружении сражалась 110-я стрелковая дивизия и остатки 20-го мехкорпуса без танков. Далее на восток растянулись части 20-го стрелкового корпуса. Гитлеровское командование рассчитывало, что окруженные южнее Чаус советские войска начнут быстро распадаться, и перебросило свои главные силы из этого района на Кричев. Против окруженных были оставлены сравнительно небольшие силы, которые, однако, за счет своей мобильности имели большие преимущества перед советскими частями. По дорогам курсировали небольшие группы танков, мотоциклисты, одиночные автомашины с установленными на них пулеметами и минометами. Главной задачей их было — создать побольше паники, хаоса, дезорганизовать противника неожиданными налетами. Там, где им давали отпор, гитлеровцы быстро теряли свою наглость. Командование 20-го стрелкового корпуса в целом грамотно спланировало и организовало отход. Те части, где были смелые и энергичные командиры, выходили из окружения колоннами, с артиллерией и автотранспортом, в полном порядке. Но так было не везде и не всегда… Суетин И. А., — Однажды около Чаус пришлось задерживать беспорядочно отходивших солдат. Командиры и политруки будто бы убиты, связи нет, кругом немцы. Я их останавливаю, а все подходят и подходят, некоторые группы шли даже из-за Днепра. Хорошо, что рядом стояли повозки с едой и кухни, это помогло остановить. А то иногда попадались и такие паникеры, что можно было и самому несдобровать. Одну такую группу стал останавливать начальник артиллерии корпуса, кто-то выстрелил в него из винтовки и убил. Бойцы, правда, тут же расстреляли этого подлеца. Когда набралось больше сотни таких окруженцев, к нам подъехала машина с полковником Гришиным, он случайно проезжал мимо. Построил их всех, выругал, как следует, и увел к себе в дивизию на пополнение… Бабур В. Г., помощник начальника связи дивизии, подполковник: — Но бывало и похуже. В один из первых дней пребывания на фронте едем с полковником Гришиным в какой-то наш полк или штаб корпуса, точно не помню. А навстречу идут и идут группы солдат. Гришин приказал мне выйти из машины, остановить людей и привести к нему в дивизию, а сам поехал дальше. Я остановил человек сорок, оказались они из 132-й дивизии. Спрашиваю бойцов: «Откуда идете?» — «Из окружения». Оказывается, отходят без приказа. Вскоре на дороге показалось машин пять немцев с минометами. Сворачивают к нам. Младший лейтенант из этой группы и говорит: «Все, ребята, штыки в землю, пошли к немцам, так и так перебьют». Я ничего не мог поделать. Вот, думаю, подлецы, из-за таких и отступаем. Я сдаваться не собирался, спрятался в кустах. Немцы вылезли из машин и начали лупить их прикладами. Я пошел искать своих и только на второй день в каком-то лесу услышал шум моторов и мат. Догадался, что это наши. Там был сам майор Малых со своим артполком. Он меня знал, увидел — обрадовался. «А тебя уже без вести пропавшим считают…», — говорит. Дал мне машину и отправил в штаб к Гришину… В дивизии наиболее организованно отходили 771-й стрелковый и оба артполка… Терещенко Б. Т, командир батареи 45-миллиметровых орудий 771-го стрелкового полка, подполковник в отставке: — С собой везли всю технику, ничего не бросали. В нашей колонне кроме двенадцати упряжек с орудиями было столько же повозок с ранеными и сорок — со снарядами. Однажды прямо на середину колонны из-за лесочка вышли три немецких танка. Я был впереди и не успел даже подать команду к бою, как все было кончено: моментально развернули орудия, через минуту один танк загорелся, а остальные ушли. Спрашиваю командира орудия: «Ленский! Твой горит? Неужели с первого выстрела» — «Тренировка… Когда они сразу получают по зубам, второй раз не суются»… Это был четвертый танк сержанта Ленского. Первым об этом артиллеристе мне рассказал полковник Шапошников: «Десять танков подбил за лето, мы его представили к ордену Красного Знамени, но документы пропали в окружении, да и сам герой из него не вышел. Жаль, если погиб. Смелый был парень…». Рассказывали о Ленском командир его батареи Борис Тимофеевич Терещенко, политрук Евгений Васильевич Иванов, писал и начальник артиллерии полка Кондратий Иванович Меркулов. Слишком мало шансов было у Ленского уцелеть на войне. Мог погибнуть при прорыве у Навли в октябре 41-го, мог попасть в плен и умереть там, да мало ли что могло случиться… И все же решил попробовать его разыскать. Однополчане помнили его имя — Евгений, год рождения — 1917-й, и что он москвич. В первую же поездку в столицу сделал запрос по этой информации. В справочной дали 7 адресов на человека с такими данными… Можно было объезжать их не один день, и безрезультатно. Поехал наудачу по первому адресу в списке. Звоню, дверь открыл пожилой мужчина. Представляюсь, спрашиваю: «Вы, случайно, не воевали в 137-й дивизии?» — «Воевал», — отвечает с удивлением. — «А фамилии своих командира батареи и политрука помните?» — «Конечно. Терещенко, Иванов, командир полка — Шапошников» — «Вам от них привет…». — «Господи, а они разве… живы?» — «Конечно, и помнят вас!». Описать состояние Евгения Георгиевича после этих слов я не берусь. Он долго не мог прийти в себя. Прошли на кухню, и тут Ленский рассказал мне, как сложилась его судьба после окружения под Брянском. Но об этом — в другой главе… …Стычки с небольшими группами вражеских танков и мотоциклистов велись в те июльские дни 41-го постоянно. Доходило и до серьезных боев. Так у деревни Любавино артиллеристы 771-го полка подбили шесть танков из десяти, пытавшихся атаковать полк на марше. Части дивизии днем маскировались в лесах от налетов авиации, ночью шли по проселочным дорогам… Самойленко А. М.: — Наша смешанная группа, человек 60—70, возникшая во время отхода, моталась, как неприкаянная по полям, балкам и лесам три дня. Куда ни ткнемся, слышим: «Вчера здесь были немцы…». Одна тетка рассказала: «Такие все веселые, играют на губных гармошках, культурные, употребляют французские духи, кушают только курей». Тяжело, больно было выслушивать подобное. Мы же были голодные, усталые, с одними винтовками и карабинами. Все же нашли наш батальон. С ним вместе совершали какие-то бесконечные переходы. Только остановимся, выкопаем окопы, и снова снимаемся, переход, привал — опять роем… Степанцев А. П.: — Вспоминаю такой эпизод этих дней. Меня послали с группой солдат разведать деревню сбоку от маршрута полка. Ночь. Бойцы мои потерялись в густой конопле. Разведал деревню — немцев нет, все спокойно. Пошел искать своих. Подхожу к дороге — идет колонна наших, я туда — по мне очередь из автомата. Пришлось залечь. А жутко оставаться одному и потеряться. Через несколько минут идет другая колонна. Я из колеи бросился, да прямо под ноги Наумову и Шапошникову. — «Степанцев? Ты как здесь?» Доложил, что задание выполнено. И какая была радость попасть к своим… Снежинский С. Т.: — Никаких задач ни ротный, ни комбат мне не ставили, наверное, потому, что мой взвод был то в авангарде, то в арьергарде. Помню, что в авангард, когда стали отходить с места первого боя, меня направил сам командир полка полковник Корниенко, и задачу поставил так: занять мост на Проне, организовать взаимодействие с артиллерией и не дать противнику его захватить. Прибыл на это место, организовал оборону, окопались, наладил связь с артиллеристами. На другой день около 10 часов утра к мосту на трех мотоциклах подъехали немцы. Обследовали берег, мост, установили пулеметы. Мы себя не обнаруживали. Минут через десять к мосту подъехала колонна — бронетранспортер и пять машин с солдатами. Когда мотоциклисты въехали на мост, я дал команду: «Огонь!». Мотоциклы попадали в реку. У немцев, приехавших на автомашинах, началась паника, да и наши артиллеристы ее добавили своим огнем. Два раза отбивали здесь атаки противника, трофеи взяли — автоматы, пулеметы, даже губные гармошки. Бойцы мои повеселели. На третий день артиллеристы по приказу своего командования ушли, к нам тоже прибежал связной с приказом отходить. Мы подожгли мост и ушли… Федосеев И. А., командир взвода 238-го отдельного противотанкового дивизиона, лейтенант: — На мой взвод выпала задача прикрывать отход нашей части. Это означало всегда быть в стычках с гитлеровцами. Где-то за рекой Проня мы заняли оборону и должны были ее удерживать до отхода главных сил нашей части. Через некоторое время появились немцы — пехотинцы при поддержке минометов. Рельеф местности позволял подпустить их поближе, и когда они подошли, мы открыли внезапный огонь. Одна наша группа стала обходить немцев с фланга. Я послал связного узнать, отошла ли наша часть, а сами продолжали отбиваться. Связной прибежал и сказал, что все уехали. Но мы не только продержались еще немного, но и выиграли этот бой. А потом догнали своих… Кучинский А. К., командир отделения 624-го стрелкового полка: — Шли ночью, вдалеке по сторонам то и дело взлетают ракеты. Было ощущение, что мы в окружении, но никто нам об этом не говорил. Бывало, идет солдат в строю и вдруг — уходит в сторону: спит на ходу. Ловим его и ставим в строй. За ночь прошли 40—50 километров. На рассвете только начали окапываться — самолеты налетели, и давай нас крестить с утра пораньше. Злые мы были на немцев до предела. В одном из боев, когда нас гнали танки, меня ранило разрывной пулей под левую лопатку, немного не дошла до сердца. Кто вынес меня, не знаю, пришел в себя в кузове машины среди раненых. Рядом со мной был наш ротный лейтенант Иванов с перебитыми ногами и сандружинница Катя из Кричева… Кишковский Е. А., командир отделения батальона связи, сержант: — Шли без отдыха, солдаты спали на ходу, при команде «Стой!» спотыкались, падали, и просыпались. Курить ночью нам было запрещено. Курили поодиночке на привале, пряча самокрутку под шинелью, да еще со стороны кто-нибудь наблюдал, чтобы не просвечивало… Корнилин Л. А.: — От рубежа к рубежу отходили организованно. На большом привале всякий раз отрывали окопы, старались установить связь через посыльных или через опрос разных бойцов, тогда их много двигалось из разных частей. Постоянно мелкие стычки, и батальон редел с каждым днем. Когда подходили к Чаусам, нормальной связи с полком уже не было. Боеприпасы почти кончились, с питанием стало туго. Донимала немецкая авиация. Бывало, самолет, не жалея патронов, гонялся даже за одним бойцом, оказавшимся в поле или на дороге. Во время одного такого налета меня сильно контузило. В суматохе никто не подобрал, посчитали за убитого. А где-то на третьи сутки меня нашли немцы, видимо прочесывавшие местность. Очнулся, что кто-то больно тычет стволом автомата в лицо, живой ли я. Открыл глаза — немец в каске. Еще подумал, не добить ли меня сразу… Дал команду, я понял, что если не встану — добьет. Поднялся, а шатает — еле на ногах стою. Закинули в грузовик, отвезли в Пропойск, оттуда пригнали колонной в Бобруйск. Два раза бежал из плена, один раз неудачно: приговорили к расстрелу, но чудом остался живой. Долго били, и не так обидно бы терпеть от немцев, как от своих, предателей. Второй раз бежал удачно. Добрался до своих, снова воевал, но уже в другой части. Войну закончил в Чехословакии… Некоторые наши бойцы и командиры, отставшие от своих частей, раненые или контуженные, не смогли избежать участи фашистского плена. Недолго довелось воевать лейтенанту из 238-го ОИПТД Ивану Федосееву: попал в плен. Концлагерь в Могилеве, затем в Германии. Удалось выжить. Вернулся домой, работал, увлекся скульптурой и стал автором первой скульптуры Василия Теркина… Похожей была и горькая судьба наводчика противотанкового орудия 238-го ОИПТД Александра Мельникова. В плену, едва пришел в себя после контузии, задушил охранника и организовал побег нескольких десятков наших бойцов. Был пойман, расстрелян, но остался жив, заваленный трупами в траншее. Вскоре снова попал в руки фашистов, и начались у него долгие четыре года нечеловеческих страданий в гитлеровских концлагерях сначала в Германии, а затем в Норвегии. По-другому сложилась судьба командира отделения батальона связи, старшего сержанта Павла Шмонина. При выходе из окружения в одной из стычек он был ранен, и дальше идти не мог. Чудом избежав расстрела карателями, едва подлечившись, Павел Иванвоич сформировал из таких же, как он, окруженцев партизанский отряд, один из первых на Кричевщине. Взорванные мосты, десятки уничтоженных автомашин, не одна сотня вражеских солдат на счету группы «Валентина Майорова» — так назывался его отряд по псевдониму командира. Страх и ужас сеял отряд Шмонина на Кричевщине среди оккупантов. Гитлеровцы давали за его голову большие деньги, но он был неуловим. К моменту прихода советских войск в район Кричева его отряд был хозяином окрестных лесов. Награду за боевые подвиги, орден Красного Знамени, ему вручал в Москве лично Михаил Иванович Калинин. После войны Павел Иванович Шмонин, бывший автозаводец, решил навсегда связать свою жизнь с Белоруссией и остался жить в Кричеве. …15 июля 3-я танковая дивизия противника, овладев Пропойском, без остановки устремилась на Кричев. По Варшавскому шоссе шли многокилометровые колонны моторизованной и бронированной гитлеровской солдатни, которые, казалось, невозможно было остановить… Ларионов С. С., командир пулеметной роты 2-го батальона 409-го стрелкового полка, капитан в отставке: — Наш батальон ехал последним в полку, и, очевидно, во всей дивизии. Двенадцатого июля мы высадились из вагонов в шестидесяти километрах от Кричева, и все это расстояние прошли пешком. Шестнадцатого июля наш батальон, которым командовал капитан Ким, занял оборону примерно в четырех километрах западнее Кричева, у деревни Сокольничи. В батальоне было шестьсот человек, в том числе в нашей пулеметной роте — сто двадцать, и двенадцать пулеметов. С нами было четыре орудия, но под вечер с запада по шоссе мы увидели трактор, который тащил 122-миллиметровую гаубицу. У трактора был пробит радиатор и тащился он медленно, с трудом. Артиллеристы попросили принять их к себе. Я позвонил капитану, но он отказался. Тогда я на свой страх и риск разрешил им остаться у нас, так как трактор все равно уже не мог двигаться, да и нам была бы подмога, хотя у артиллеристов оставалось только девять снарядов. На рассвете следующего дня, семнадцатого июля, мы увидели, как по шоссе прямо на наши позиции движется колонна танков, двадцать машин. Очевидно, завидев нас, колонна развернулась в боевой порядок, и танки быстро пошли в атаку. Мы открыли огонь, и минут через тридцать танки повернули назад, оставив на поле семь горевших машин. С фланга по танкам било еще какое-то наше орудие, причем очень метко. Лишь много лет спустя я узнал, что это было орудие сержанта Николая Сиротинина из 6-й стрелковой дивизии. Вскоре гитлеровцы начали артобстрел, налетели самолеты, а часов в одиннадцать в атаку снова пошли танки, на этот раз шестнадцать, и уже марки Т-3. За танками шли 20—25 мотоциклистов и человек пятьдесят пехотинцев. К этому времени нам подвезли бутылки с горючей смесью, и когда кто-то из наших поджег первый танк, немцы заметались: идти вперед или отступать. Потом загорелся второй танк, третий — это вело огонь орудие с фланга. Мы радуемся: «Молодцы, артиллеристы!». Но вскоре три танка зашли нам в тыл, подбить их мы не сумели, и они начали утюжить окопы. Но без пехоты они были слабы и скоро ушли. На поле стояло тринадцать подбитых немецких танков, причем пять-шесть из них подбили гаубичники, которые прибились к нам… Петров Ф. Е., наводчик 45-миллиметрового орудия батареи 2-го батальона 409-го стрелкового полка: — Наш взвод был придан четвертой роте. Фамилию ее командира не помню. Вечером 16 июля командиры нашего взвода и роты, угрожая оружием, остановили на шоссе легковую автомашину. В ней ехали капитан с водителем. От них узнали обстановку на шоссе. Капитан сказал, что утром здесь будут танки. Они появились еще до рассвета, и мы сразу же открыли по ним огонь. Я видел, как к мосту приближается танк. Он вел огонь трассирующими снарядами, видел, как они летели на нас. Стреляло и второе орудие. Не помню, сколько выпустил снарядов, почувствовал, как по лицу течет кровь — ударило при откате металлической частью прицела над глазом. Доложил командиру орудия Крупину, что стрелять не могу, и он сам встал за орудие. Сел в ровик, взрыв — и меня завалило землей. Выкопали меня, когда стихла стрельба, перевязали. Сменили позицию, снова ждали танки, но их не было… Ларионов С. С.: — Во время боя капитан Ким увел стрелковые роты в Кричев и мы, пулеметчики, остались одни. Вскоре гитлеровцы начали новую атаку, и нам тоже пришлось отходить в город. Увидел там капитана Кима, у нас было шесть немецких автоматов, он закричал: «Почему автоматы? Мародеры!». Больше я его не видел. Солдаты потом рассказывали, что он воюет уже без петлиц, разжаловали. Начались бои в городе и к вечеру этого же дня немцы оттеснили нас за Сож. Уходя, мы взорвали мост. Помню, он пошел вверх, а на нем еще оставался красноармеец с винтовкой. Заняли оборону за рекой. К этому времени у меня в роте оставалось семь пулеметов. Расположил их дугой. Вскоре видим, как через реку плывут две лодки гитлеровцев. Дали им высадиться, а потом открыли кинжальный огонь — и всех в мясо. Одного, унтера, взяли в плен. Когда его привели ко мне, он сказал: «Я от имени вермахта протестую, что мне связали руки», и плюнул мне в лицо. Старшина дал ему пощечину. Вскоре от роты нас осталось двенадцать-четырнадцать человек… Петров Ф. Е.: — Часов в 8—9 утра комбат приказал отступать. Наш отход наблюдал немецкий самолет. Орудия уходили последними, прикрывали пехоту. Когда подошли к Кричеву, адъютант комбата приказал занять здесь оборону. Наш расчет занял позицию на центральной улице, на правой стороне проезжей части, второе орудие установили на другой улице, так как ждали танки на дороге от станции Чаусы. Через некоторое время появились еще два орудия на конной тяге из другой части, адъютант комбата приказал занять оборону и этим расчетам. Они встали впереди моего орудия. Прошло несколько минут, начался обстрел, промчалась полуторка, стоявший на подножке незнакомый командир крикнул, что за ним идут немецкие танки. Видел, как снаряды попали в орудия, стоявшие впереди, как повалились там бойцы. Наш командир взвода, увидев это, приказал отступить. Выпустил последний снаряд, и побежали по улице, под свист пуль. Нас было трое, забежали во двор, оттуда через огород в овраг. Командира орудия и взводного я больше не видел, что стало со вторым орудием — тоже не знаю. На другой стороне оврага стоял одноэтажный каменный дом, решили сходить туда. Жителей не было. Слазили на чердак, заглянули в подвал — искали что-нибудь поесть. В подполе нашли вареное мясо, поели и стали вести наблюдение. Изредка откуда-то из-за города стреляли пушки. Потом в лощине увидели танки, подумали, что свои — на их башнях были какие-то обозначения красным цветом. Пригляделись — немцы! В овраге увидели женщину с коровой, вышли к ней, спросили обстановку, она рассказала, что весь город занят танками. Спросили ее, как выйти из города, она указала путь по оврагу. Пошли, встретили старика, он показал направление — через конопляное поле. Прошли его, оглянулись на город, у овина увидели женщину, она сказала, что недавно здесь проехали мотоциклисты. Показала нам бойца, дремавшего в овраге. Прошли сады, в ямках в овраге встретили и подняли еще несколько бойцов. Собралось нас так семь-восемь человек. Солнце закатывалось. Увидел нас какой-то пожилой мужчина, подошел, стал угощать водкой из четвертинки. Но надо было идти дальше, и, прежде всего, пройти под мостом, который было видно вдалеке. Один из нас сходил на разведку, рассказал, что на мосту стоит немец. Ночь решили провести в саду, рассчитывая на наступление наших войск. Лежим под липой, подошла женщина, расспросили ее об обстановке в городе. Рассказала, что в Кричеве полно немецких автомашин, а мосты взорваны. Немецкие патрули задерживают всех мужчин. Принесла нам каравай хлеба, разделили поровну. Попросили женщину принести нам гражданской одежды. Она принесла пиджачки, брюки, рубашки. Рано утром пошли на другую сторону оврага. Один из нас пошел искать, где бы там, в овраге, попить, и его остановил немец с автоматом. Вижу, поднимаются оба к нам. Залегли в траву, поползли, но немец направил на нас автомат, закричал, и пришлось подняться. Повел нас всех через двор хозяйки, она еще успела дать нам по кружке молока. В садике стояли машины и полевые кухни, там уже сидели несколько наших бойцов. Немцы-охранники приказали сесть на траву, подкинули кусочки заплесневевшего хлеба. Потом всех нас, а набралось человек двадцать, повели к реке. Немцы подогнали к реке спецмашины с понтонами, заставили нас толкать их в реку. Сначала нас держали во дворе сельпо, потом перегнали на территорию цементного завода. В начале августа погнали в Могилев. Перед началом движения немцы объявили, что нас здесь пять тысяч человек. Из Кричева до Могилева шли несколько дней. На ночь останавливались вблизи деревни или на удобном для охраны месте. Видимо, население знало, что должны проходить колонны с пленными, женщины клали на дороге овощи, чтобы мы могли их брать, не выходя из строя. Немцы предупреждали, чтобы не брали, будут стрелять, но все равно хватали на ходу. Кто стер ноги и не мог идти, тех немцы пристреливали. Помню, как шли по деревне, и из окна дома женщина высунула руку с куском хлеба. Из колонны выбежал один пленный, и конвойный застрелил его в спину из маузера. Помню, как одного нашего немец пристрелил, когда тот присел на обочине переобуться. Побеги были, но я лично не видел. Может быть из других колонн. Иногда, когда проходили лес, была слышна сильная стрельба из автоматов. В Могилеве нас держали около Дома Красной Армии, рядом с Днепром. Офицеров, попавших в плен в форме, держали отдельно. Некоторые младшие командиры маскировались под рядовых. Помню, наш ездовый говорил мне, что видел среди пленных лейтенанта Ощепкова, командира взвода батареи противотанковой артиллерии третьего батальона нашего полка. После Могилева — Орша, Ново-Борисов, затем Германия. В начале октября нас вывезли на юг Германии, в Шварцвальд. Работали под горой, пробивали тоннель. Здесь меня сильно избили, чудом остался жив. В феврале 42-го, опухшего, меня отправили в лазарет. В мае, после поправочного лагеря, направили на сельхозработы, затем оказался в Лотарингии, на угольных шахтах. Освободили нас 14 апреля 45-го американцы, а когда выехали в советскую зону Германии, то был зачислен писарем в минометный полк. Демобилизовали в мае 46-го… …Оставшиеся в живых бойцы 2-го батальона 409-го полка после боев в Кричеве влились в 7-ю авиадесантную бригаду и сражались в ней, пока все не вышли из строя. Через три недели боев из батальона остались в живых только лейтенант Сергей Ларионов и политрук Евгений Шемякин, но вскоре и они были ранены. В Мемориальном музее военного и трудового подвига Саранска хранится список земляков, бойцов 409-го стрелкового полка, погибших на подступах к Кричеву в июле 41-го: Александров Михаил Павлович, Алексеев Лев Всеволодович, Архипов Игнат Семенович, Бояркин Кузьма Иванович, Бурыкин Василий Иванович, Бутусов Сергей Николаевич, Вашуркин Николай Иванович, Вдовин Григорий Елисеевич, Волков Петр Трофимович, Годунов Григорий Николаевич, Горбунов Александр Иванович, Демин Дмитрий Игнатьевич, Ежов Дмитрий Иванович, Жалкин Николай Петрович, Жигунов Тимофей Ильич, Карачков Николай Тимофеевич, Колмогоров Яков Иванович, Кузнецов Дмитрий Николаевич, Лукачев Василий Тимофеевич, Макаров Михаил Михайлович, Мартынов Иван Павлович, Маслов Семен Яковлевич, Ракимов Павел Ефимович, Ромашкин Андрей Дмитриевич, Селедив Иван Деминякович, Скворцов Ефим Андреевич, Спирин Федор Васильевич, Суркин Василий Прокофьевич, Тужилкин Алексей Никифорович, Фролов Яков Петрович, Черков Павел Степанович, Щербаков Василий Петрович, Шмелев Иван Яковлевич. Этот список саранцев, погибших тогда под Кричевом, конечно, неполный… Еще одна судьба из того страшного времени… Гоев В. П., санинструктор 497-го ГАП: — Перед прорывом из окружения у нас скопилось очень много раненых, 130 человек. Эвакуировать их было невозможно, поэтому разместили всех в лесной деревне Каменка, севернее Варшавского шоссе, в шести километрах от станции Веремейки. С ранеными оставили меня и санинструктора Григория Маличева. Полк пошел на прорыв, а мы остались здесь, с ранеными, на три месяца… Помогали нам местные жители, всем, чем могли. Прятались мы в школе. За три месяца выздоровели и ушли в партизанские отряды или через линию фронта 107 человек. Умер только один человек, политработник, мы его схоронили в лесу. А 14 октября 41-го 23 человека тяжело раненых, некоторые были инвалидами, и нас, медиков немцы взяли в плен… Сначала был лагерь в Кричеве, на территории цементного завода. Начались ужасы и кошмары… Затем лагерь в Могилеве, а потом 326-й штрафной лагерь в Эльзас-Лотарингии. В декабре 44-го нас освободили американцы… …А дивизия продолжала свой путь на восток. Пройдя более 70 километров лесами, к исходу 18 июля 20-й стрелковый корпус в составе 132-й, 137-й и 160-й стрелковых дивизий переправился через реку Проня севернее города Пропойска и вышел на подступы к Варшавскому шоссе. Это была важнейшая магистраль на линии Могилев — Москва, по которой выдвигались армейские корпуса на помощь передовым дивизиям 2-й танковой группы Гудериана. Переходить Варшавское шоссе предстояло с боем. От Пропойска до Кричева располагались главные силы гитлеровской 10-й моторизованной и несколько отрядов танков 4-й танковой дивизий. По шоссе постоянно курсировали группы бронетранспортеров, танков, мотоциклистов с пулеметами. По обочинам в ожидании прорывавшихся из окружения советских частей стояли орудия и засады пулеметчиков противника… Снежинский С. Т., командир взвода 409-го стрелкового полка: — Вскоре после первого боя мы соединились со своим батальоном и полком. Форсированным маршем шли по дороге, справа — лес, слева — поля ржи. Шли мы в голове колонны. Привал объявили только к вечеру. Расположились в лесу. Едва я устроился на отдых — вызывают к командиру полка. По дороге на обочине видел несколько бортовых автомашин, а впереди — легковую, М-1. Командир полка полковник Корниенко стоял у автомашины со спаренным зенитным пулеметом. В это время высоко в небе летел немецкий самолет-разведчик, потом выпустил в нашу сторону две ракеты, зеленую и красную. Зрелище было красивое, но минуты через две налетели немецкие самолеты и начали нас обстреливать. Это было что-то ужасное: крики, стоны, рев моторов… Я упал у большой сосны и ползал вокруг нее, наблюдая за самолетами, как от них отрываются бомбы. После первого захода командир полка побежал к своей машине и уехал, я побежал ко взводу, дал команду «По машинам!», и помчались за командиром. В темноте мы своего командира полка потеряли, встретили каких-то артиллеристов, они нам очень обрадовались, потому что стояли без пехотного прикрытия. На трех машинах нас было человек 60. Утром один из водителей обнаружил в лесопосадке застрявшую автомашину, мы вытащили ее, тут как раз подошел командир полка. Нас было три взвода, но без ротного. Полковник Корниенко назначил меня командиром роты и приказал занять оборону. Потом опять отход, помню, что на этот раз шел в арьергарде… А главные силы 20-го стрелкового корпуса в это время выходили на дальние подступы к Варшавскому шоссе… Цвик И. И., помощник начальника тыла 20-го стрелкового корпуса, полковник в отставке: — На военном совете в штабе корпуса был разработан план прорыва через шоссе. По этому плану в авангард главных сил ставилась 137-я стрелковая дивизия полковника Гришина, справа — 132-я дивизия генерала Бирюзова, а слева — 160-я дивизия. Меня направили к Гришину для наблюдения и помощи. Персонально полковник Гришин смотрелся лучше других командиров дивизий. Видно было, что этот человек — с железной волей. Я знал, что его дивизия выглядела лучше других. С рассветом 19 июля план прорыва через шоссе начал осуществляться… Лукъянюк Ф. М., командир батальона связи дивизии, подполковник: — Когда у автобуса командира корпуса собрались командиры частей, генерал Еремин сказал: «Есть два варианта выхода из окружения. Первый — выходить на восток севернее шоссе, но тогда пользы государству будет мало, да и растеряем технику и людей. Второй — ударить на шоссе, тогда мы на какое-то время преградим путь немцам на Москву». Все одобрили второй вариант. Еремин спросил Гришина, кому из командиров полков он может поставить конкретную задачу. Гришин кивком головы показал на Малинова. Командир корпуса взял у Малинова карту и начертил ему обстановку и план прорыва. Гришин приказал мне тянуть линию связи за Малиновым. Я поручил это командиру роты Никитаеву. Он посадил у дерева бойца с аппаратом и концом кабеля, и связь потянули за Малиновым… Прорыв должен был осуществляться сходу, без подтягивания всех сил и тылов. После полудня 19 июля батальоны 771-го полка начали выходить на исходный рубеж для прорыва… Самойленко А. М.: — Мы окапывались в лесной чащобе, хорошо был слышен гул шоссе. Из штаба батальона поступило распоряжение: громко не разговаривать, замаскироваться, повысить бдительность. Примерно в 14—15 часов в расположение батальона заехала немецкая легковая автомашина. Ее обстреляли, пассажир, полковник — был убит, а водителя взяли в плен. Его повели к щелям, где расположился штаб батальона. По дороге процессия увеличивалась. Уж очень всем хотелось увидеть пленного. Я протискался к немцу, чтобы предложить свои услуги переводчика — язык учил в институте, но меня бесцеремонно оттеснил командир с ромбиками интенданта, и стал пытаться его допрашивать. Немец был высокий, красивый. Из его карманов достали пачку фотографий девушек, снимки пустили по кругу, девушки были из разных стран Европы. Немец просил, чтобы его не расстреливали, но что с ним стало — не знаю. Возможно, что немцы узнали, что в этом районе пропала машина с их полковником, потому что вскоре на нас обрушился мощный огонь. Сначала били из гаубиц тяжелыми снарядами, потом шрапнелью. Снаряды разрывались у вершин деревьев, осыпая нас осколками. Сухие ветки загорелись, весь лес наполнился дымом, что пришлось одеть противогазы. Вскоре немцы перенесли огонь на другой квадрат. Наступил вечер, и нам приказали приготовиться к скрытному выходу из окружения… Шапошников А. В., начальник штаба 771-го стрелкового полка: — В этот момент к нам подъехала машина командира корпуса. Генерал Еремин приехал лично проверить исполнение плана прорыва. Я доложил генералу обстановку. Был он весь запыленный, небритый, смертельно уставший, так, что его трудно было узнать. — «А где командир полка?» — спросил меня Еремин. — «Подтягивает третий батальон» — «Тоже мне, нашел время… Операцию возлагаю на вас, капитан. Задача: оседлать шоссе, пробить брешь до Сожа и занять оборону на том берегу реки. Выполните — молодец, не выполните — расстреляю… Это вы мне докладывали утром тринадцатого о количестве танков на плацдарме? Вы были недалеки от истины, капитан…». Генерал вздохнул и поехал. Больше я его никогда не видел. Вскоре подошел и третий батальон полка с его командиром капитаном Горбуновым, но командира полка полковника Малинова с ним не было. По плану, первый батальон, майора Московского, должен был выйти на шоссе и ударить вдоль него налево, батальон 409-го полка сделать то же самое с правого фланга, а два других батальона нашего полка ударить в центре и сразу же идти на Сож. Когда я ставил задачу второму батальону, его комбат капитан Леоненко еле стоял на ногах от усталости. — «Ничего, — говорит, — не понимаю: трое суток не спал». Пришлось вести батальон самому. На окраине деревни Александровки 1-й, перед шоссе, нас встретили огнем группы автоматчиков, но когда роты дружно поднялись в атаку, все эти немцы сразу отошли. Вышли мы к шоссе спокойно, немцы не мешали. Оставили на дороге заслон и главными силами батальона быстро перемахнули на ту сторону шоссе. До Сожа было еще около трех километров, но немцев не встретили. А на флангах между тем поднялась ужасающая стрельба, особенно в батальоне майора Московского. Там одних наших пулеметов было около двадцати… Самойленко А. М.: — Ждали, когда стемнеет, и только после этого роты оставили свои окопы и стали подтягиваться к просеке. Остановились. Разведчики доложили, что рядом спят немцы. Командиры посовещались шепотком и решили в бой не ввязываться. Обошли спящих немцев. Шли лесом колонной, молча, котелки и снаряжение ни у кого не гремели. Один солдат шел с бутылками горючей смеси, уснул на ходу и наткнулся на дерево. Бутылка разбилась, моментально вспыхнул высокий огненный факел, раздался душераздирающий крик, через несколько секунд большое пламя исчезло, светился только маленький огонек. Опять идем. По команде заняли в лесу оборону, роты развернулись фронтом к шоссе и начали окапываться… Терещенко Б. Т., командир батареи 45-миллиметровых орудий 771-го стрелкового полка, подполковник в отставке: — Наша батарея пробивалась так. С шоссе все время вели огонь танки. Сколько их было, не знаю: мешал лес. Но этот же лес мешал и немцам. Откуда-то сзади нас по танкам били наши 122-миллиметровые орудия, и танкисты перенесли все внимание на них. Мы между тем подкатили свои «сорокапятки» кустами на прямую наводку, зажгли четыре или пять танков, и когда огонь стал потише — перемахнули через шоссе. Но на той стороне сразу напоролись на засаду — с просеки ударил танк. Кони с упряжками орудий мчались, как бешеные, и это нас спасло. К реке выскочила вся моя батарея, не потеряли ни одного орудия. Лошадей через Сож переправляли вплавь, а орудия поочередно перетаскивали по дну, связав постромки орудийных упряжек… Шапошников А. В.: — Мы переправились спокойно: нашли броды. А на той стороне были уже наши, из 55-й моторизованной дивизии. Вскоре к реке стали подходить колонны наших автомашин. И вот вижу издали: некоторые шофера свои машины бросают и — скорей на ту сторону реки. Порядок тут навела девушка-машинистка из штаба полка. Как начала она этих шоферов ругать на весь берег, гляжу — возвращаются за машинами. Она же упросила офицеров 278-го ЛАП, чтобы нашу штабную машину вытащили упряжкой лошадей. Первая машина пошла хорошо, а примерно через час весь автотранспорт был переправлен на южный берег Сожа и укрыт в прибрежном кустарнике… Степанцев А. П.: — Когда наши батальоны пошли на прорыв, я находился в Александровке 1-й. Здесь же был полковник Гришин со штабом. Шапошников дал мне команду вывезти все спецподразделения полка за Сож. Где была брешь, мы еще не знали, на шоссе везде шла стрельба. Только двинулись колонной повозок — навстречу машина, капитан Лукин на подножке: «Куда? Там танки!». Показался немецкий броневик и начал нас буквально поливать огнем. Залегли, повозки укрыли за деревьями. Когда броневик, наконец, уехал, я построил колонну на проселочной дороге, которая вела от деревни к шоссе, а набралось нас около двухсот человек и несколько десятков повозок, и двинул к шоссе. Там везде, судя по автоматным очередям, были немцы. Напротив нас вроде бы немного, а слева и справа по сторонам пальба стояла немилосердная. Даю команду «Вперед!», и повозки начали перескакивать через шоссе. Перебежали его быстро, углубились в лес, и тут на наше счастье нам попался дед, он и показал, как выйти на дорогу к переправе. Если бы не он, не знаю, что бы с нами было дальше, проплутали бы по лесу и на немцев напоролись. Это был Прокоп Павлович Клименко, настоящий русский патриот. На Соже шла переправа основных сил полка. Я подошел к Шапошникову и доложил, что все спецподразделения полка переправлены, только кухню в реке утопили. — «А мы вот никак машину с документами не вытащим…» Снежинский С. Т., командир роты 2-го батальона 409-го стрелкового полка: — Вечером командир полка в присутствии командира батальона отдал мне приказ: преодолеть с боем проходившее впереди шоссе, достичь реки Сож, занять на ее правом берегу оборону, разведать броды и обеспечить переправу наших войск в районе деревни Александровка. Шоссе перешли сходу, сопротивления противника почти не было. На дороге бойцы обнаружили толстый кабель, я приказал вырубить метров тридцать, чтобы парализовать связь противника. Вскоре мы вышли на Сож. На нашей стороне реки было несколько домов деревни. Определил место обороны, начали рыть окопы полного профиля. Справа, к самим домикам, оборону занял взвод лейтенанта Гитина, в центре — взвод младшего лейтенанта Симоненко, а слева — взвод младшего лейтенанта Жукова. Все взводные были кадровые, дело знали, и я их хорошо знал — вместе учились в училище. Только на второй день к вечеру пробилась часть нашего батальона и полка, переправилась также часть артиллерии, которая заняла позиции на другом берегу Сожа. Связь с артиллерией у меня была. Как положено, составил стрелковую карту района обороны роты. Несколько дней мимо нас проходили группы выходящих из окружения бойцов нашей дивизии… Похлебаев Г. Г., командир батареи 76-миллиметровых орудий 771-го стрелкового полка: — Еще на подходе к шоссе майор Московский собрал совещание командиров рот. Моя батарея была придана его батальону, поэтому позвали и меня. Майор Московский взял слово и сказал: «Что хотите делайте, но командовать сейчас батальоном я не могу». Операция предстояла серьезная, а он был смертельно уставшим. Брать на себя ответственность в такой момент — значит, подвергнуть риску всю операцию и жизнь сотен людей. Кроме того, ему и так было тяжело командовать батальоном: до войны Московский заведовал дивизионными складами и не имел командного опыта. Тогда старший политрук Андрианов предложил выбрать нового командира. Начальник штаба младший лейтенант Воробкин согласился с этим предложением. Все предложили выбрать меня. Итак, на какое-то время я стал командиром стрелкового батальона. Договорились скрыть это от бойцов, а майор Московский после прорыва снова будет командовать батальоном. Я попросил слова: «Если вы мне доверяете, то все приказы требую выполнять беспрекословно, тогда мы наверняка выйдем к своим». Послал к шоссе разведку из восемнадцати человек — к назначенному времени никто не вернулся. Через полчаса послал вторую группу во главе с политруком Андриановым, и эти не вернулись! Тогда решил больше никого не посылать, а идти вперед напролом. Пехоту двинул развернутым боевым порядком, а технику — по просеке. Идем медленно и очень осторожно. Подошли к шоссе метров на двадцать, можно перебегать, но не тут-то было! Только подошли к шоссе, а со мной было человек пятьдесят, застрочили автоматы. Стреляли с деревьев! Появились раненые. Принял решение: установить зенитные пулеметы и прочесать лес впереди. Через несколько минут около десятка «кукушек» повисли на деревьях, они были привязаны ремнями. В это время со стороны Пропойска послышался шум моторов. Майор Московский с одной ротой перебежал на ту сторону шоссе. Но вскоре показалась колонна мотоциклистов, стреляют из пулеметов и автоматов по обочинам на ходу, наугад. Подпустили их метров на семьдесят и из пулемета короткими и точными очередями — одного, второго, третьего. Нас немцам было не видно из-за деревьев, зато они на дороге — как на ладони. Немцы начали спрыгивать с мотоциклов, и бой разгорелся серьезный и надолго. Часа через два со стороны Кричева показались несколько легких танков. Поставили на обочину орудие, и наводчик Марычев два танка подбил, остальные отошли. После этого оставшиеся две роты и моя батарея перешли шоссе и быстро пошли к Сожу. Убитых в этом бою в батальоне было всего четыре-пять человек, но раненых много, в том числе и наводчик Марычев. Подошли к реке и узнали: батальон Леоненко тоже прошел шоссе… К реке большими группами подходили бойцы, повозки с ранеными и боеприпасами, упряжки с орудиями, автомашины. Руководили переправой начальник штаба 771-го полка капитан Шапошников и комиссар полка Васильчиков. Вскоре к реке стали выходить штаб и тылы дивизии… На Сож к тому времени вышли весь 771-й стрелковый полк, главные силы 278-го ЛАП полковника Смолина, батальон 409-го вместе со штабом полка, управление дивизии во главе с полковником Гришиным и некоторые другие подразделения. Вскоре к отряду гитлеровцев на шоссе со стороны Кричева подошло большое подкрепление — до двух батальонов пехоты на автомашинах. Проход через шоссе был снова закрыт, а главные силы гитлеровцев устремились по лесным дорогам к переправе, которую прикрывали батальон капитана Леоненко, батарея старшего лейтенанта Похлебаева и минометная рота лейтенанта Смирнова. Гитлеровцы прыгали с автомашин на ходу и развертывались в цепь, стреляя из автоматов… Иванов Е. В.: — Орудия взвода лейтенанта Агарышева были замаскированы в кустах. Какая нужна была выдержка, чтобы не выдать себя и подпустить их поближе! Когда гитлеровцы подошли на 40—50 метров, он скомандовал: «Беглый огонь! Картечью!» Такую картину боя пришлось увидеть за всю войну только раз. Представьте себе мысленно, что ватага полупьяных немцев численностью около роты, горланя и стреляя на ходу, бегут к реке, не замечая притаившихся в кустах орудий. Несколько десятков немцев было уничтожено в одно мгновенье, остальные повернули назад. Агарышев с группой бойцов поднялся в атаку, и наши солдаты уже штыками добивали обезумевших от ужаса немцев… Утром 20 июля с каждым часов к шоссе подходило все больше и больше наших частей, они немедленно шли в бой, на прорыв… Червов А. А., радиотехник батальона связи дивизии, капитан в отставке: — Наш батальон двигался за пехотой, и на подходе к деревне Александровка 1-я мы увидели большое скопление наших войск. С лесной высотки немцы вели по ним минометный огонь. Стоявший у дороги неизвестный мне полковник остановил нашу колонну и приказал уничтожить минометчиков. Немцы были без пехоты, и их быстро перекололи штыками. После этого мы проехали за деревню и поставили машины под соснами. Начальник штаба батальона старший лейтенант Волков пошел уточнять маршрут движения, как вдруг среди нас стали рваться снаряды. Стреляли из легкого танка, причем методично и жестоко. Стонали раненые, страх смешался с ожесточением. Мы отвечали из винтовок, поднялись в атаку, но пулемет пригвоздил к земле. Наконец, из башни танка показался немец и громко закричал: «Рус! Сдавайс!» И сразу же рухнул от десятка пуль. Вскоре в сосняке затарахтел мотор танка, и немцы ушли. Начштаба приказал заводить уцелевшие машины, а я с двумя бойцами погрузили раненых на повозку и двинулись следом. Вскоре присоединились к нашим артиллеристам, кажется, это был целый артполк. Всю ночь мы плутали по лесу, к шоссе подошли только на рассвете. Сразу же начался бой. По колонне ударили немецкие минометы, мины с противным визгом рвались вокруг. Из-за полотна дороги били танки, было видно только их башни. Наши артиллеристы вели по ним огонь прямой наводкой. И так продолжалось несколько часов. Сколько-то танков было подбито, но бой не утихал. С левой стороны нашей колонны группа смельчаков подпилила большую березу, росшую около шоссе, она упала и закрыла немцам путь и обзор. В разгар боя по цепи была подана команда: «Прорываться через шоссе под огнем противника!» Я в этот момент находился на обочине, деревья вокруг были искромсаны осколками, есть ли кто вокруг меня, было непонятно. Но по команде почти одновременно с земли поднялись десятки людей, рванулись вперед, за ними разъяренные вспененные кони, подхлестываемые ездовыми, с шумом вкатывались на шоссе и, гремя колесами, пролетали на другую сторону. Улучив момент, когда вслед за снарядом из танка дали длинную очередь, я бросился в противоположный кювет. В сотне метров лес обрывался поляной, вся она простреливалась. Но перед поляной уже развернулись четыре наших орудия и прямой наводкой быстро били по танкам. По поляне шириной метров триста, рассеявшись широким фронтом, бежали люди, неслись, обгоняя друг друга, упряжки, повозки. Три раза приходилось бросаться на землю, так как мины рвались совсем близко. За поляной начинался спуск к реке, покрытый лесом, тут уже можно было идти шагом, отдышаться. Люди на ходу раздевались и переплывали реку, кто как мог. К берегу подъехали несколько упряжек с орудиями, ездовые отцепляли передки и верхом переплывали реку. За Сожем я совершенно случайно встретил нашего комбата капитана Лукъянюка, а потом и других. Какая радость была — выйти к своим… Не всем и не сразу удавалось тогда перейти шоссе… Кишковский Е. А.: — На подступах к шоссе команда «Привал!». Вырыли щели, потому что боялись немецкой авиации, и … дружно заснули. Охрана проворонила — проснулись мы от пулеметного огня. Прямо по нам, спящим, стреляли два немецких броневика. Пулеметов у нас не было, одни винтовки, да и то у всех. Начштаба батальона Волков поднял нас в атаку на броневики, стали их даже окружать. В лобовую атаку на броневик шел мой друг Николай Компанеец из Днепропетровской области, бросил гранату, но не попал и был убит наповал пулеметной очередью. Но броневики, увидев, что мы их окружаем, ушли. Похоронил я своего друга наспех. Отличный был парень, в финской кампании участвовал, медалью «За боевые заслуги» был награжден… Но снова команда «Вперед!». Подошли к деревне Александровке 1-й, и попали под обстрел. Видел, как снаряды попадали в дома, что крыши разлетались. Слышу противный вой мины. Где она рванет? Упали, кто где стоял, а я сунул голову в куст. Мина упала у моего носа, и зашипела… Я долго не мог сдвинуться с места. Снова идем, все ближе шоссе. Рядом какие-то наши артиллеристы ведут беглый огонь. Снова команда «Привал!», были мы настолько уставшие, что тут же засыпали. Я заснул, не обращая внимания на близкий огонь орудий. Команды «Вперед!» не слышал, и проснулся ночью от холода. Осмотрелся — недалеко еще один спящий, наш батальонный портной Федосов. Разбудил его и пошли к шоссе. А там — немецкие машины одна за другой. Переходить шоссе побоялись. Пошли вдоль шоссе по кустарнику и встретили наших, двенадцать человек… Подразделения 624-го полка через шоссе выводил сменивший раненого майора Фроленкова комиссар полка Михеев… Дзешкович И. А., командир минометной роты 624-го стрелкового полка: — Послали сначала разведку к шоссе. Вернулись, говорят: «Сплошные танки гудят!». Когда я сам решил пробраться, то увидел такую картину: стоит танк на домкратах, гусеницы крутятся, пушка изредка постреливает. «Вот, — думаю, — подлецы, ведь просто издеваются над нами». От нашего батальона к тому времени осталось человек шестьдесят всего, остальные или погибли, или отстали. Шоссе мы переходили около десяти часов вечера, с боем. По обочинам стояло и валялось много разбитой техники всех систем. Я, когда перебегал шоссе, то шинель потерял, и так об этом горевал. Мог бы жизнь запросто потерять, но тогда об этом не думал… В ходе боя на подступах к шоссе 3-й батальон 624-го полка попал в окружение, его комбат Лебедев был ранен, но командир взвода лейтенант Нагопетьян, принявший батальон, умело организовал прорыв. Группа смельчаков во главе с лейтенантом смело ринулась вперед, увлекая за собой остальных бойцов. Немцы бросали гранаты, но лейтенант Нагопетьян ловил их и бросал обратно. Несколько десятков гитлеровцев было убито в этом бою. Группа лейтенанта Нагопетьяна уничтожила шесть автомашин, разгромила штаб полка, были взяты ценные документы и 55 тысяч советских рублей, найденных в немецкой штабной машине. При переходе шоссе, когда передвижению мешали два танка, лейтенант Нагопетьян подполз к одному из них и поджег бутылкой с горючей смесью, был ранен, но сумел зажечь и второй танк. Своим мужеством лейтенант Нагопетьян фактически обеспечил выход батальона из окружения. Люди показывали чудеса мужества и стойкости. Лейтенант Лебедев из своего орудия уничтожил минометную батарею противника, а когда был убит наводчик, то сам встал за панораму и несколькими меткими выстрелами подбил один за другим три танка, чем обеспечил прорыв через шоссе своей части. Парторг 624-го полка Тарасов вывел из окружения 25 человек. По дороге его группа сожгла танк, бронемашину, уничтожила два мотоцикла и несколько гитлеровцев… Кучинский А. К.: — Я был с большой группой раненых и остатками батальона капитана Лебедева, который тоже был ранен, его несли на носилках. Оказались мы в колонне нашего дивизионного автобата, которым командовал капитан Перелыгин. Помню, что в колонне было машин семьдесят, часть из них с ранеными. Несколько машин лесной дорогой вдоль шоссе уехали на Кричев, а наша и множество других остались перед шоссе, надеясь пробиться здесь. На рассвете я очнулся от диких воплей и взрывов. По колонне откуда-то с шоссе стреляли немецкие танки. Казалось, кричит весь лес: тут и рев коров, и плач детей, которые оказались в колонне, видимо, беженцы. Было очень страшно, чувство отчаяния, что вот, скоро конец, тем более я ранен, сам идти не мог. Раза три пытались перейти шоссе, но никак не удавалось: все время там ездили немецкие танки и машины. Некоторые из нас уже и надежду потеряли. Наконец, наши летчики где-то расчистили бомбами проход, движение на шоссе прекратилось, и мы проскочили. Я был с ранеными на третьей машине, первые две немецкие танкисты зажгли, как на стрельбище, а у нас был лихой водитель, рванул зигзагами, хотя видел, что впереди две машины горят. Судьба нам выпала остаться в живых, хотя машина на лесной дороге встала, пришлось вылезать. Раненого комбата Лебедева везли на лошади, потом несли на плащпалатке. Ребята под руки довели меня через болото и лес до Сожа, а там были уже свои. Попали в полк, узнал, что командиров осталось очень мало, а людей в полку всего человек шестьсот. Потом — медсанбат, госпиталь… С большим трудом пробивались на Сож артиллеристы 497-го ГАП… Из воспоминаний командира 497-го ГАП майора Малых: «… Положение нашего полка усугублялось тем, что не было горючего. В ходе двух-трехдневного боя части дивизии отошли за реку Сож, а мы продолжали вести бой в окружении. Убитых хоронили прямо у орудий, раненых относили в сторону на попечение медработникам. Узнал, что где-то в стороне находится штаб нашего корпуса, мы на автомашине послали ПНШ по разведке Соснина для его розыска. Но Соснин не вернулся, попал в плен, где и погиб, как мне стало известно после войны. Наконец пеший посыльный разыскал штаб корпуса и принес письменное распоряжение: «Дать огневой налет по пункту, где скапливается пехота и танки противника, не менее 700 снарядов, после чего корпус будет выходить из окружения. После огневого налета взорвать материальную часть артиллерии и автомашины и выходить из окружения в пешем строю по маршруту корпуса, форсировать Сож и на противоположном берегу разыскать свою дивизию. Дали огневой налет, на каждую гаубицу оставили по 5—6 снарядов. Решили снять замки орудий, жиклеры с автомашин, здоровых и раненых солдат и командиров отвести вглубь леса, дать им отдых и провести разведку, где, возможно, есть горючее, и маршрут выхода из окружения…». Житковский М. Г., командир батареи 497-го ГАП: — Днем перед переходом шоссе майор Малых выглядел бледным, растерянным, правда, и обстановка была напряженной. С неба давит авиация, по нашим боевым порядкам вела огонь артиллерия, автоматчики строчат, казалось, со всех сторон, нашей пехоты нет. Малых неистово закричал на ПНШ по разведке: «Когда я буду знать обстановку?» Во второй половине дня последовала его команда: «Сниматься с боевых порядков и выдвигаться к шоссе». Больше я его в эти дни не видел. Отдав распоряжение командирам батарей, командир дивизиона Найда, группа красноармейцев из управления, ПНШ по разведке Мальцев и я на машине ГАЗ-АА направились в сторону, где должны были быть наша пехота и противник. Минут через 15—20 слева через деревья увидели большую колонну танков, идущих по шоссе в нашу сторону. Вначале растерялись: вдруг наши? Поняли, что немцы, когда они стали по нам стрелять. Открыли ответный огонь, одна машина загорелась, другие остановились. Кто-то из разведчиков закричал: «Немцы справа!». Мы к машине, она была спрятана под высоткой, только выскочили — по нам стреляют из танков, но ускользнули по высокой ржи. Немецкие танки шли на наши огневые, развернувшись в боевой порядок. Огонь вели прямой наводкой. Рядом была моя бывшая батарея, стал командовать двумя ее орудиями. Появились раненые и убитые, два наших орудия было разбито. Атаку все же отбили. Один танк горел, а три или четыре стояли и немного дымили. Командир дивизиона решил сменить позицию. Быстро прицепили орудия к тракторам и по дороге ушли в лес. Только отрыли там ровики, рассредоточили людей и технику — самолеты налетели, и давай нас долбить. Помню, как взорвался трактор со снарядами. Едва самолеты улетели, забрали с собой убитых и раненых и поехали дальше, на восток. Перед рекой Сож была масса людей и техники, неуправляемая никем, без связи, разведки, все растерялись, попав в окружение. Моя группа встретила группу, которая сопровождала раненого начальника артиллерии корпуса Барсукова, у них тоже не было никакого понятия об обстановке. Проехали несколько километров, встретили какую-то санитарную машину, начали сдавать своих раненых. Откуда-то взялся пропагандист полка Баштанов — лезет в санитарную машину, его вытаскивают, он снова лезет, говорит, что контужен. Это было отвратительное зрелище: глаза стеклянные от страха. Снова налетела авиация, мы бросились по кюветам. После налета санитарной машины на месте не оказалось, не было и Баштанова… Днем перейти шоссе и выйти на Сож нам не удалось, решили ночью. Пока шли к орудиям, было тихо, а только стали заводить трактора, немцы стали нас обстреливать, особенно место, где мы, как они полагали, могли перейти шоссе. Трассирующие пули летели массами, то и дело взлетают осветительные ракеты. Не помню, по команде или без нее, все устремились к шоссе, перескочили его и пошли лесом к реке. Набрели на большую группу наших спящих солдат, они были настолько уставшими, что мы их с трудом растолкали и заставили идти с нами. К утру набрели на другие группы полка, там встретил и начальника штаба полка Колесникова, дальше вместе вышли на Сож. Но переправиться днем не удалось — стреляли немцы постоянно. Кто-то еще сказал: «Вам весь капюшон плащпалатки изрешетило». Действительно, но меня даже не царапнуло. В темноте переплыли Сож… Костриков П. М., разведчик 497-го ГАП, старший сержант: — Шоссе я переходил со штабом первого дивизиона, возглавлял переход начальник его штаба старший лейтенант Мяздриков. А на следующий день мне, Володе Петренко и Муратову поставили задачу: вернуться за шоссе и найти там наши тягачи с горючим. Шли осторожно, на опушке леса увидели немецкий танк, там никого не были, рядом плащпалатка с горой стреляных гильз. Где ползком, где перебежками, подошли к шоссе. Видим, на той стороне дороги виднеется немецкая каска, и пулемет на бруствере. Немец только крутит головой, а морды не видать. Решили бросить по гранате, погибать так погибать… Бросили. Удачно, перебежали дорогу — немец мертвый. Схватили пулемет и в лес, а по сторонам стрельба поднялась — немцев тут в секретах сидело немало. В лесу видели легковую машину с красным крестом на боку, изрешеченную пулями, в кабине — залитый кровью шофер. В нескольких метрах дальше стояла машина с прицепленной к ней цистерной. Попробовали — спирт. Решили, что его можно использовать, как горючее. Покрутились по лесу, пролежали до вечера, а потом вернулись к своим, доложили, что шоссе здесь охраняется, надо искать проход в другом месте… Из воспоминаний командира 497-го ГАП майора Малыха: «На вторые сутки к вечеру нашли несколько брошенных цистерн со спиртом. Одновременно разведчики побывали и на месте, где осталась матчасть. Вернулись разведчики, которые установили связь с командиром дивизии и принесли его распоряжение: если горючего добыть не представляется возможным, то подорвать материальную часть и автомашины, а личный состав полка вывести в расположение дивизии. Место и время было указано. Вернулись на место, где была оставлена матчасть, поставили все детали на место, заправились горючим и в 12 часов ночи выступили к шоссе, перешли его и на рассвете вышли к реке Сож. На противоположном берегу меня уже ждал полковник Гришин. Доложил ему о благополучном выходе из окружения, и получил распоряжение, что на противоположный берег полк переправляться не будет, так как получен приказ из штаба армии наступать на Чаусы. Я с полковником Гришиным поехал в штаб дивизии для участия в детальной разработке плана наступления…» Свиридов В. В., командир штабной батареи 497-го ГАП, подполковник: — Вечером мы получили приказ вернуться и забрать всю технику. Собрали всех, кто мог водить машины или трактора, и ночью пробрались через шоссе. По обочинам трупы там лежали буквально ворохами. Наши автомашины и орудия стояли на месте, немцы их не видели. Бензину не было, но нашли спирт, хлебный, завели моторы и все двинулись разом. Тем временем наши разведчики младший лейтенант Смяткин, старший сержант Костриков и красноармеец Аленин разведали подступы к шоссе. Огромная колонна собралась, несколько десятков автомашин, и гаубицы все прицепили. Я был на первой машине, майор Малых меня посадил. Выскочили на шоссе, орудия отцепили, развернули, и как дали в обе стороны для острастки, так и палили, пока вся колонна не прошла. Немцы на этот участок шоссе в это время даже не посмели сунуться… Житковский М. Г.: — Часть тракторов было повреждено, шли плохо, поэтому к шоссе орудия подвозили тракторами, а перекатывали через полотно дороги на руках, потом подъезжал трактор, цепляли орудия и так тащили дальше. Всего наш дивизион перетащил через шоссе шесть или семь орудий. У реки орудия привели в боевую готовность, направили их на Пропойск. Но снарядов было очень мало… За два дня боев через Варшавское шоссе пробились основные силы 20-го стрелкового корпуса. Но в этих боях погибли командир корпуса генерал-майор Сергей Илларионович Еремин и многие работники штаба корпуса. Из состава 137-й стрелковой дивизии вышли из окружения все шесть батальонов пехоты, что были перед прорывом, оба артполка, тылы и спецподразделения. Наиболее боеспособным оставался 771-й стрелковый полк. С момента вступления в бой он потерял не более 20 процентов личного состава и сумел сохранить всю материальную часть. В этих боях дивизией фактически были потеряны, как боевые единицы, 238-й ОИПТД и 176-й разведывательный батальон… Бакиновский В. Г., командир автобронетанковой роты разведбата дивизии, подполковник в отставке: — Перед войной наш батальон был серьезной силой: около пятисот человек, двадцать мотоциклов, десять бронеавтомобилей, рота плавающих танков. Первую неделю войны разведкой практически не занимались, не имея связи с начальником разведки дивизии майором Зайцевым. Было всего два выхода на ту сторону, да и данные приносили устарелые. Через Варшавское шоссе мы переходили первые, полков еще не было. Поехал туда на легковой машине, попали под пулеметный огонь, машину со всем экипажем расстреляли, пришлось возвращаться одному. Видел на шоссе несколько немецких орудий, ждали нас. Вернулся в батальон — там все горит: машины, танки. «В чем дело?» — спрашиваю зам. комбата Гладнева. — «Соломин приказал все уничтожить и уходить». Шоссе мы перешли ночью, под пулеметным огнем, около 150 человек. Комбат Соломин из окружения не вышел. Разведчики ходили на место, где сжигали технику, он сидел там, сказал им: «Я должен быть там, где матчасть». Потом было расследование случившегося. Военный трибунал установил, что технику батальона можно было вывезти. Слышал, что Соломина расстреляли, как врага народа, но кто и когда — не знаю. Говорили, что якобы партизаны. Это был холеный офицер, говорили, что за женитьбу на польке его увольняли из армии в 37-м. Был он кавалеристом, в технике ничего не понимал. Да и коня своего не любил: напинает сначала, а потом садится. А про командира 238-го ОИПТД знаю только, что он исчез. Но говорили, что когда по шоссе шла немецкая колонна, он выскочил и сел в немецкий танк. После прорыва из окружения наш батальон расформировали, а меня перевели в 771-й полк… Лукъянюк Ф. М.: — Комиссара и начальника штаба разведбата решением трибунала разжаловали в рядовые. Это были не единственные случаи трусости и предательства. Тогда в дивизии шли разговоры, что изменниками оказались начальник штаба артиллерии дивизии, зам. начальника политотдела по комсомолу. Много претензий было у командира дивизии и к разведке. Начальник разведки дивизии майор Зайцев в мирное время показал себя, как грамотный и подготовленный командир, но на фронте — как трус и паникер. По разведке он ни одного приказа командира дивизии не выполнил, мало того, своим враньем вводил его в заблуждение. За трусость, паникерство и невыполнение приказа Зайцева судил трибунал, он на коленях ползал, просил прощенья. Его не расстреляли, но из брянского окружения он вышел в Горький, об этом нам писали наши жены… …Летом 1986 года с группой ветеранов я побывал на месте прорыва. К тому времени удалось разыскать 70 участников тех боев, но приехать смогла лишь небольшая группа. Вдоль шоссе, у деревни Александровка 1-я, где части дивизии пошли на прорыв, то и дело попадаются заросшие воронки от взрывов снарядов, могильные холмики. Каждый из ветеранов нашел свою точку перехода через шоссе. У всех ветеранов в эти минуты в памяти всплыли такие подробности, о которых, казалось, забыто навсегда… — Вот здесь мы и шли тогда, — рассказал Вениамин Григорьевич Тюкаев, в те дни помощник начальник штаба 771-го полка. — Кто-то до первой автоматной очереди с той стороны обочины… Когда мы вышли на Сож, Шапошников послал меня обратно за шоссе, искать полковника Малинова. Выломал я сосновый сук вместо уздечки и залез на обозную лошадь без седла. Только подъехал к шоссе, слышу: «Рус! Иди сюда!». Трое немцев стоят под соснами, машут мне призывно и весело. Меня как будто кипятком ошпарило, ткнул суком лошади в бок, и она тут же рванулась вскачь. Вслед автоматные очереди, лошадь летит мордой вниз, я через нее, перекатился в кювет, и бегом в кусты… Евгений Васильевич Иванов прошел той же просекой, где мчался на обезумевшем коне, в грохоте разрывов и треске автоматных очередей. Показал место, где стояли в засаде немецкие танки. Евгений Александрович Кишковский, в то время телефонист батальона связи, долго искал свою точку перехода: «Должен быть мосточек…». Нашел, сейчас здесь бетонная труба через дорогу. Смотрю на него, как он присел на этом месте, еще раз перешел шоссе — спокойно, но было такое чувство, что он не выдержит и бросится бегом, как тогда, на автоматы. — «По всем делам я должен бы сейчас лежать где-то в этих кустах…», — сказал Кишковский. — Когда наша группа из двенадцати человек подошла к шоссе, послали одного в разведку. Он вернулся и говорит: «Там кто-то есть!». Я решил, что это кто-нибудь из наших, и пошел вперед. Крикнул: «Ребята, чего вы, ведь мы такие же отставшие, как вы!». У меня почему-то и мысли не было, что это могли быть немцы. Но слышу крики по-немецки, а затем в ответ очереди из автомата. Скатился в канаву, побежал к своим товарищам. А они перепугались и разбежались, остался я один. Погрыз сахарку и лег спать под кустиком. Один я оставался недолго. Сквозь сон слышу кукушку. Очнулся — рядом наш солдат стоит и кукует. Не успел я повернуться, как слышу: «Не вертись!» Боец подождал своих товарищей, которые и шли к нему на «кукованье», и отвели к их майору. Это был командир батальона одного из стрелковых полков нашей дивизии майор Москвин (скорее всего — Московский, — авт. ). Они шли искать обозы своего полка. Я рассказал майору свою историю, он спросил: «С нами пойдешь, или один?». Решил идти с ними. Ходили мы по лесу всю ночь. Майор отлично ориентировался на местности, как будто тут родился. Обозов мы не нашли, утром расположились на отдых на пушке леса. Скоро слышим — мотоцикл подъехал, немцев — трое. Лежим за деревьями, наблюдаем. Немцы слезли с мотоцикла, стали осматривать лес впереди. Дали туда несколько очередей из пулемета. По команде майора шестеро наших, заранее наметив цели, открыли огонь. Все трое немцев были убиты. Осмотрели убитых, документов при них не было. Автоматов немецких мы не знали, поэтому Москвин приказал зарыть их в землю. Немцев положили в мотоцикл и подожгли его. Майор еще целый день и ночь водил нас по лесу, а потом, дождавшись, когда на этом участке не было немецких машин, перешли шоссе. Майор полем вывел нас к реке, там нашли лодку, переправились на ней через Сож двумя группами, и опять удачно, хотя немцы по нам стреляли из минометов. За Сожем нашел свой батальон, встретил там нашего портного Федосова — «Ты жив? — удивился он, — Ранен?» Он показал мне на рукав гимнастерки с двумя пулевыми отметинами, которые я не заметил. Но на теле ран не было! Закатал рукав — на нательной рубахе тоже две дырки от пуль… Далеко не всем тогда так везло, как сержанту Кишковскому… …А на Варшавском шоссе после прорыва основных частей корпуса на один-два дня напряжение боев спало. За шоссе ходили разведчики, оттуда продолжали выходить мелкие группы наших бойцов. Вышедшие из окружения части приводили себя в порядок. В эти дни для командира дивизии полковника Гришина главным было — установить связь с вышестоящим командованием, получить новую задачу… Лукъянюк Ф. М.: — Когда мы перешли Сож, то выяснилось, что штаб нашего корпуса почти полностью уничтожен. Дивизия осталась без вышестоящего руководства. Мы три дня мыкались во все стороны, но не могли найти хоть кого-нибудь из вышестоящих штабов. Тогда командир взвода штабной роты лейтенант Смирнов поехал в ближний тыл и в сельсовете добился прямой связи с Москвой. Полковник Гришин говорил с Москвой, насколько я знаю, с кем-то из своих товарищей в Генеральном штабе, доложил обстановку и получил приказ совместно с воздушно-десантным корпусом наступать на Пропойск и взять его. — «Теперь мне все стало ясно», — помню слова Гришина после его разговора с Москвой. Мне командир дивизии поручил найти командира воздушно-десантного корпуса и договориться с ним о совместных действиях. Приказ я выполнил, командира корпуса нашел, но он мне сказал: «Ничем вам помочь не могу, у меня ничего нет, кроме людей»… Старостин Н. В., политрук роты батальона связи дивизии: — При подходе к Варшавскому шоссе все имущество батальона связи — кабель, катушки, телефонные аппараты во время боя сгорело в машинах. При прорыве погиб командир первой роты старший лейтенант Золотов Николай Павлович: бросился на пулемет, и его срезало в упор. Все произошло молниеносно, был азарт атаки, стрельба со всех сторон. Люди батальона в основном прорвались, но все средства связи мы потеряли. После прорыва в штаб дивизии вызвали капитана Лукъянюка: «Давай связь!». А давать было нечего и нечем. Посылали за шоссе три группы для поисков брошенных катушек с проводом другими частями — вернулись ни с чем. Лукъянюк построил батальон: «Нужны добровольцы! Кт пойдет? Десять минут на размышление!». Мы все стоим в строю. — «Надумали?». Все молчат. — «Кто надумал, четыре шага вперед». Шагнула вся рота. Лукъянюк мне говорит: «Пойдешь?» — «Пойду». Отобрал нас девять человек, Ткачев, замполит батальона, отобрал документы, проинструктировал. Без имущества связи нам приказали не возвращаться. Скрытно переправились через Сож, вошли в лес. Идем по лесу цепочкой, себя стараемся не обнаруживать, и вдруг видим — наши, с пушкой, и лейтенант. «Вы что? — спрашиваем. — «Вот сейчас пойдут танки, будем их жечь». А пушка стояла на обочине шоссе. Видимо, этот лейтенант и его бойцы решили стоять здесь до последнего, надоело отступать. Разговорились, дал я лейтенанту табачку, спросил его, не видал ли в лесу средств связи, в это время по обеим сторонам шоссе чего только не было. — «Мы вчера переходили шоссе и в роще видели две машины с имуществом связи — кабель, аппараты…». Поблагодарил его за это сообщение, и пошли искать эти машины. Потом, после войны, похожий эпизод встречи с артиллеристами я прочитал в романе Симонова «Живые и мертвые». Подошли к шоссе, видим — идет колонна немцев. Переждали, пока они прошли, и двинулись искать эти машины — и ведь нашли! Намотали на карабины кабель, каждый взял по два-три аппарата, и пошли обратно. Лукъянюк готов был нас всех расцеловать. Все, что мы принесли, сразу же пошло в дело. Радиостанции в это время были низкого качества и пользовались в основном телефонной связью. Бывало, что в сутки до 50 раз приходилось устранять порывы, нередко и под минометным огнем, поэтому ходили по двое. Бывало, только придешь, все исправишь — опять обрыв, опять надо идти… Шапошников А. В.: — Как-то в эти первые дни после прорыва через шоссе ко мне подошел командир седьмой роты и попросил разрешения сходить за Сож: разведчики видели там несколько исправных автомашин. Я разрешил, и наутро его бойцы показали мне легковую машину и броневик. Как они их перетащили через лес и шоссе под носом у немцев — до сих пор удивляюсь. Был у нас в полку один лейтенант, жаль — не помню его фамилии, каждую ночь ходил за Варшавское шоссе. Протянет через шоссе провод, прицепит к деревьям, мотоциклист на скорости едет и налетает на провод — и в кювет. За несколько дней он таким образом весь свой взвод автоматами снабдил и ботинки на немецкие сапоги заменил. Нам в полку удалось сохранить все кухни, да еще по дороге несколько чужих подобрали, так с помощью этих кухонь мы даже организовали пополнение. Тогда много народу выходило из окружения, из разных частей, и шли они на запах каши к нам в полк. Только корми — дивизию можно было набрать… Потом несколько кухонь по приказу командира дивизии отдали в 624-й полк: они все свои потеряли… Вскоре после выхода из окружения штаб дивизии установил связь и с командованием 13-й армии. В ее штабе готовили операцию по освобождению города Пропойска. Это был важнейший пункт на Варшавском шоссе на этом участке 13-й армии. Овладение им позволило бы держать Гудериана «за хвост», дивизии которого к этому времени уже вели бои за Смоленск, Ельню и Кричев. Для выработки плана операции в штаб 45-го стрелкового корпуса комдива Магона, в подчинение которого теперь перешла 137-я стрелковая дивизия, прибыли командир дивизии, комиссар и командиры полков. В этот момент, 24 июля, на участке 2-го батальона 771-го стрелкового полка и 497-го ГАП произошли трагические события. Эти части занимали плацдарм на северном берегу реки Сож, откуда и предполагалось начать наступление на Пропойск. Казалось, ничто не предвещает беды: активных действий со стороны противника не ожидалось. До сих пор гитлеровцы проскакивали этот участок шоссе на полной скорости, движение их колонн временно прекратилось… Началом трагедии стал роковой случай… Шапошников А. В.: — Для разведки сил противника на левом фланге батальона Леоненко из-за Сожа было послано отделение бойцов. Сразу за рекой оно было обстреляно гитлеровскими автоматчиками из леса и прижато к реке… В поиск ушел только один сержант, командир этого отделения. Когда он вернулся и доложил полковнику Гришину, что лес забит немцами, тот этим данным не поверил, так как сам наблюдал в бинокль и видел, что группа была прижата огнем к реке. Сержанта обвинили, что он никуда не ходил, а лежал в кустах, и эти данные выдумал. Сгоряча Гришин приказал его расстрелять, а мы не смогли его отстоять. Жаль было парня, с орденом Красной Звезды за финскую кампанию… Так обстановка была оценена неправильно, и все командование дивизии уехало на совещание в штаб корпуса… Около 10 часов утра того же дня гитлеровцы силами до двух батальонов пехоты при мощной поддержке минометов внезапно обрушились на батальон Леоненко и артполк Малых. Наши подразделения были застигнуты врасплох… Житковский М. Г., командир батареи 497-го ГАП: — Охрана в полку была своя, приданной пехоты у нас не было. Измученные люди уснули у орудий и тракторов. В это время и обрушился шквал минометного огня, поднялась автоматная стрельба. Крики, стоны… Люди спросонья помчались к реке, но многие вплавь не сумели переплыть, немцы стреляли вслед… Свиридов В. В., комсорг 497-го ГАП: — Я как раз купался. Вдруг слышу густые автоматные очереди, и совсем близко. Выскочил из воды — немцы! Идут цепями. Из гаубицы стрелять было невозможно: слишком близко. Я за пулемет, Дегтярева, а он не стреляет, заело, хватанул его об сосну и — в воду. Река буквально вскипала от пуль. Большинство наших плыли выше по течению. Многие в реке от пуль утонули, даже видны были плывущие бурые пятна крови на воде. Это было просто истребление. От полка почти ничего не осталось. Всего несколько десятков человек, а орудия все потеряли… Привезенцев П. П., писарь штаба 497-го ГАП: — Когда началась стрельба, комиссар Иванов и начштаба капитан Колесников побежали организовывать отпор, слышно было, как наша счетверенная зенитная установка открыла фланговый огонь, чтобы ослабить натиск немцев. Я в это время с тремя бойцами оставался у штабного автобуса. Минут через пятнадцать после начала боя к автобусу прибежали два солдата, сказали, что убит комиссар полка Иванов и попросили лопату, чтобы его похоронить. Солдаты взяли лопату и убежали. Позднее командир полка и другие командиры говорили, что Иванова положили в окоп и закрыли землей, а взять документы не было возможности… Бой закончился быстро, стали отходить к реке. Река Сож от места боя была метрах в двухстах, широкая, течение быстрое. Немцы не преследовали, они как будто исчезли. Элементы паники были и здесь. На моих глазах утонул начхим полка лейтенант Воевода, тонул и начштаба Колесников, но его спас ординарец Васильев, погибли и многие другие. Я плавать не умел, река здесь для меня была бы верной гибелью, но оказалось, что вверх по течению, 200—300 метров, есть брод, там я благополучно и перешел на тот берег… В братской могиле, по данным Книги памяти Славгородского района, похоронено 470 артиллеристов 497-го ГАПа. В живых осталось менее ста человек. После тяжелого ранения умер в госпитале командир дивизиона капитан Найда. Вся материальная часть полка была захвачена немцами. Каким-то чудом сумели перетащить через Сож всего одно орудие. Когда майор Малых вернулся на Сож с совещания в штабе корпуса, полка, как боевой единицы не было… До конца не ясны и обстоятельства гибели комиссара 497-го гаубичного артиллерийского полка Николая Иванова. Непонятно, зачем прибегали за лопатами двое бойцов, чтобы захоронить комиссара, если бой едва закончился? Какая была необходимость спешить его похоронить? Почему они вдвоем не могли принести его тело? Если его действительно наскоро прикрыли землей в окопчике, то почему якобы не успели взять документы? Почему, наконец, когда немцы после боя с этого участка фронта ушли, не нашли тело комиссара? Житковский М. Г., командир батареи 497-го ГАП: — Комиссар полка Иванов был любимец полка, очень приятный человек. Но я его не видел ни в момент перехода шоссе, ни в момент гибели полка. Бойцы потом рассказывали, что комиссара видели в рукопашной схватке у орудий. В сентябре, когда мы стояли в обороне на Десне, бежавший из плена красноармеец нам рассказывал, что Иванов был ранен у реки Сож и пленен, якобы он даже видел его на сборном пункте… Очевидцы последних минут жизни Николая Иванова, скорей всего, погибли. После войны на место боя вместе с одним из офицеров полка, И. Н. Мяздриковым, приезжали дети комиссара Иванова. Искали окопчик, где якобы был зарыт его отец, не нашли. Разговаривали с местными жителями, том числе и с Левковым, и не нашли оснований поверить ему. Иван Левков, в то время 14-летний мальчишка, свою версию излагал мне так: «Немцы привезли его с двумя или тремя пленными красноармейцами. Они еще по приказу немцев носили воду из колодца, поить их лошадей. Потом этих красноармейцев куда-то угнали. Ростом комиссар был среднего, светлорусый. Он то приходил в сознание, то был в забытьи. Немцы привязали его к дереву. Его гимнастерка была рваная, в засохшей крови, видны были окровавленные бинты под гимнастеркой. На гимнастерке были знаки различия — две шпалы на петлицах, большая звездочка на рукаве, синие галифе. Он был без обуви. Немцы никого к нему не подпускали, особенно взрослых. Сильно злой высокий немец-офицер ходил рядом и повторял: «Комиссарен капут… Шталин капут», показывал на своей шее петлю. Потом он куда-то уехал. Остальные немцы не обращали на комиссара никакого внимания. Вот это и помогло мне подойти и увидеть близко комиссара. Принес ему в баночке воды, на губах у него была засохшая кровь. Когда я давал ему пить, он незаметно передал мне партбилет и другие документы, я их отдал отцу. Комиссара Иванова расстреляли двое немцев в черных мундирах, в 180—200 метрах от нашего сгоревшего дома. Его документы сгорели во время оккупации вместе с домом». Эту версию писарь штаба 497-го ГАП П. П. Привезенцев категорически отвергает: «Немцы никогда сразу не привязывали пленных к дереву, это они делали после долгих допросов. В первую очередь они устраивали обыск, особенно раненым. Немцы никогда не подпускали близко к пленным никого из местного населения, отгоняли огнем. Как связанный Иванов при немцах мог вынуть и передать документы Левкову?» Во время встречи в Александровке 1-й Иван Филиппович Левков могилу комиссара Иванова мне не показал. В самом начале того боя в штаб 771-го полка из батальона капитана Леоненко прибежал посыльный… Шапошников А. В.: — Сразу же, как узнал от посыльного, что немцы напали на батальон, послал туда из-за Сожа две стрелковые роты и батарею Терещенко. Роты не смогли переправиться, их остановили огнем автоматчики, а батарея, переходившая реку на другом участке, прибыла в район обороны батальона, но через три часа вернулась. Терещенко доложил, что батальон погиб в полном составе — в стрелковых ячейках одни трупы. Немцев уже не было… «Как акула съела батальон…», — рассказал мне Терещенко. На место гибели батальона ходили разведчики лейтенанта Шажка, нашли тело капитана Леоненко, с отрубленной головой. Шапошников А. В.: — Все последующие дни, как только ветер дул со стороны немцев, становилось невозможно дышать от смрада. Трупы долго никто не убирал, а стояла жара… Несколько десятилетий оставалось тайной история гибели 2-го батальона. В официальных документах архива было лишь отмечено, что батальон героически погиб, прикрывая переправу через Сож. Потом политрук стрелковой роты 771-го полка Павел Игнатьевич Бельков прислал свои воспоминания под названием «Как мы изматывали фашистского зверя», где подробно описал последний бой батальона. Полковник Шапошников усомнился: «Бельков служил в другом батальоне и ничего этого видеть просто не мог». Зачем ему понадобилось приукрашивать историю, так и осталось непонятным: Павел Игнатьевич скоро ушел из жизни. Батальон был полностью уничтожен меньше, чем за полчаса. Каких только версий столь быстрого разгрома батальона не выдвигали ветераны дивизии… Даже предполагали, что людей отравили газами. Неужели не осталось никого из батальона, кто мог бы рассказать подробности того боя… Неужели погибли все до одного? Помню свою первую поездку на место этого боя летом 1976 года… В лесу — какая-то жуткая, гробовая тишина, ощущение чего-то гибельно страшного. Скрип сосен, как стоны умирающих. Стрелковые ячейки в этом лесу стали попадаться метрах в трехстах от шоссе. Ягодки земляники — словно выступившая кровь погибших. Хорошо была видна вся линия обороны батальона, расположение рот и даже взводов. Было такое ощущение, что бой здесь закончился не 35, а год-два назад. Первая находка — ржавая каска, пробитая пулями, через несколько шагов — вторая. Внимательно рассматриваю брустверы окопчиков, и — что это? Череп! Пробит у виска осколком. Потом еще один. Разгребаю песок руками — костяк скелета, остатки сапог, гильзы патронов от винтовки. Пересчитал все окопчики — 183, занес их на карту. Сходил в деревню за лопатой, чтобы похоронить найденные останки. Женщина, у которой спросил лопату, сказала: «Ой, да у меня же был список из восемнадцати фамилий солдат, и все они были из Горьковской области. Все сгорело, когда немцы отступали…». В этот же день, как и договаривались, подъехал из Могилева Иван Филиппович Левков, летом 41-го хоронивший здесь наших бойцов. Тогда он приходил сюда с отцом почти каждый день, вплоть до октября, и каждый раз прикапывали в окопах по несколько человек. — Хорошо помню лицо старшего политрука, был он огненно-рыжий, — рассказал Иван Филиппович. (Про себя отмечаю: это, наверное, комиссар батальона Анциферов), — У одного бойца нашли письмо домой, в Горький, помню его фамилию — Гнюрин, и что в письме он просил беречь детей, их у него пятеро. Местные жители вспомнили, что на месте этого боя нашли котелок с надписью: «Емельянов Иван Алексеевич». По Книге памяти он числится пропавшим без вести, но в августе 41-го. Вспомнили местные жители, что сюда приезжали после войны родные погибших солдат Малышева и Кузьмина… После нескольких публикаций в газетах о таинственной гибели 2-го батальона 771-го полка вдруг получаю письмо из Киева от Алексея Матвеевича Самойленко: «Я из батальона Леоненко, связист». Его рассказ для оставшихся в живых ветеранов полка был настоящим шоком. Есть такая правда о войне, которую, наверное, лучше не знать… Но знать надо. Договорились встретиться с Самойленко на месте прорыва полка. Вместе молча прошли до стрелковых ячеек, потом он один обратно, тем же путем, каким шел в тот роковой день. Алексей Матвеевич сориентировался, и без особого труда определил, в каком он тогда сидел окопчике. В соседнем нашли еще один череп, пробитый пулей в висок. Бывший сержант Самойленко держал его в руках, и безуспешно пытался вспомнить фамилию своего однополчанина… «Я должен был тогда погибнуть первым…», — тихо сказал Алексей Матвеевич. Так что же произошло здесь тогда, утром 24 июля 1941-гогода? Самойленко А. М., связист 2-го батальона 771-го стрелкового полка: — Когда батальон занял эти позиции, то бойцы выкопали только ячейки, соединять их траншеями не торопились. Ячейки не маскировали, землю выбрасывали, а травой ее не прикрывали. Противника перед фронтом обороны не было, несколько раз ходила разведка — никаких признаков. Немцы в эти дни не только не трогали нас, но и не стреляли. Не было никаких признаков войны. Так прошло три дня. Около 10 часов 24 июля меня вызвал командир батальона капитан Леоненко и приказал сходить к передовой ячейке — там у нас сидел дозор с телефонным аппаратом, что-то не стало с ним связи. Пошли втроем — я, наш помкомзвода Сидоров и еще один боец. Прошли наши ячейки, бойцы в них сидели после завтрака, многие в одном нательном белье. Идем лугом, и, не доходя до ячейки дозора метров сто, я увидел буквально стену поднимавшихся касок — немцы от шоссе подползали к батальону. Сколько было немцев, трудно сказать, но тогда мне показалось — лавина, с трех сторон. Дозор они, конечно, вырезали. .Развернулись, побежали все трое назад. Немцы дали вдогонку несколько коротких очередей. Один мой товарищ упал, я же был ранен в мякоть ноги, но добежал до линии ячеек. На бегу кричу: «Немцы! Немцы!», но, что меня поразило в эту минуту, когда я пробегал мимо ячеек, люди словно оцепенели, не двигались, на лицах было какое-то равнодушие, что-то непонятное, хотя все слышали выстрелы и должны были открыть ответный огонь. Побежал дальше, к КП батальона, в это время уже вовсю оглушительно трещали автоматы, винтовки отвечали, но очень редко. Заработал станковый пулемет, во второй роте, но быстро смолк, открыли наши огонь где-то на правом фланге, но тоже не надолго. Оглянувшись, я увидел, что к позициям батальона, сколько мне было видно, подходит густая цепь немцев. Санитар на КП быстро забинтовал мне ногу, помог подняться и толкнул: «Давай на полковой медпункт…». Через минуту-другую, отойдя метров на 20—30, я услышал, что стрельба внезапно прекратилась. Оглянулся, и тут меня охватил такой стыд и ужас, что я невольно закричал: человек 15—20 из второй роты — мне было видно — стояли в рост в своих ячейках с поднятыми вверх руками… Это последнее, что я видел в батальоне. Почему все это случилось… Потеряли бдительность. Несерьезное отношение было и к организации разведки. На нейтральную полосу к опушке леса ходили добровольцы, и только днем, да и толку от такой разведки было немного. У меня иногда возникает мысль: наверное, немецкая разведка узнала, что наш батальон убил их полковника, поэтому они и отомстили нам. А перебежчиков и предателей хватало. Наш помкомвзвода сержант Сидоров (родом из Череповца), ругался, когда догнал меня в лесу: «Во второй роте все предатели!». Там у нас было много призывников из Западной Украины. Хорошо помню их разговоры перед войной в курилке, что лучший способ сохранить свою жизнь — это сдаться в плен… Операцию, в которой соединились скрытность, точные данные разведки, внезапность нападения, немцы провели четко. Командиры роты в момент нападения были на совещании у комбата, никто команды «К бою!» не дал. В ближнем бою наши с винтовками были бессильны против автоматов, которые буквально залили огнем окопчики. А когда умолкли станковые пулеметы, фашисты наших просто расстреливали… Самойленко и Сидоров благополучно переплыли Сож. До вечера Самойленко пролежал у санитарных палаток, а ночью его увезли в тыл. Никто его ни о чем не расспрашивал. Что стало с Сидоровым — неизвестно. Но, очевидно, в полк он не попал, иначе там бы знали, что случилось в батальоне на самом деле. Помнит Самойленко, что в лесу их обогнала небольшая группа бойцов из их батальона. Но, скорей всего, они тоже попали в другую часть. Алексей Матвеевич Самойленко закончил войну в Чехословакии майором-политработником. Сколько вопросов возникает после этой истории… Почему подняли руки эти 15—20 бойцов второй роты? Кто они были? Только ли они поднимали руки, или, глядя на них, и многие другие? Неужели это и стало главной причиной столь быстрой гибели батальона? Не хочется верить, что в батальоне оказалось много трусов. Это тем более необъяснимо, потому что до этого дня батальон воевал хорошо, в полку считался лучшим. Почему в окопчиках убитыми лежали практически все бойцы батальона? Если какая-то часть бойцов и сдалась в плен, то почему немцы не увели их с собой, а расстреляли на месте? Почему, наконец, в начале атаки немцев батальон не сумел организовать отпор, почему он дал себя уничтожить? Ведь двести бойцов в обороне, да с пулеметами, в состоянии были отразить атаку немецкого пехотного батальона, а то и двух. Ну, командиры рот были на совещании, но оставались же взводные, сержанты…Условия местности были благоприятны для обороны: в то время здесь был редкий кустарник, а не густой лес, как сейчас. Что-то произошло в батальоне такое, чего уже никогда точно не узнать. Очень вероятно, что кто-то из батальона накануне перебежал к гитлеровцам, сообщил о моральном состоянии его части или большой группы бойцов. Немцы шли, словно уверенные, что бой предстоит коротким и легким. Сомнение вызывает и тактический смысл нахождения батальона именно в этом месте. Он не имел локтевой связи с соседями, до главных сил полка было более трех километров, через лес и Сож. Окружить и уничтожить батальон не составляло труда, и противник этим воспользовался. Когда все закончилось, немцы вернулись к шоссе, сели в грузовики и уехали. Четырнадцатилетний Ваня Левков, житель Александровки 1-й, тогда видел, что немцы несли с собой убитых, погрузили их в четыре автомашины. Значит, тот бой закончился для немцев все же с немалыми потерями, многие наши бойцы отстреливались, пока не были убиты. В 2001 году на одну из телепередач откликнулся еще один ветеран 2-го батальона 771-го полка — Борис Алексеевич Фадеев, лейтенант-пулеметчик. Он начал писать свои воспоминания. Хотя в письмах и уходил от прямых вопросов о судьбе батальона, но обещал рассказать всю правду. Не успел, ушел из жизни, унес свою тайну с собой… А погибших в этом бою советских солдат и после смерти ожидала страшная судьба: десятилетиями оставаться непохороненными, и вечное забвение. Все они до сих пор числятся без вести пропавшими. Их родные не получили даже похоронок. Безуспешны были и попытки разыскать родственников погибших — сотни людей словно сгинули, точно их никогда не было. Остались только строчки в списке мобилизованных, без всяких отметок о дальнейшей судьбе. Вернувшиеся с фронта однополчане возрождали хозяйство страны, растили детей, радовались внукам, в День Победы поднимали чарку, а здесь, в лесах над Сожем, дождями вымывало из окопчиков белые кости. Этих солдат хоронил лес — опавшей хвоей и осенними листьями. Жители близлежащих деревенек просто засыпали землей погибших здесь наших бойцов, прямо в окопчиках, где их настигла смерть… Только в 1965 году, после приезда на место этого боя ветерана 771-го полка полковника Степанцева, которому не давала покоя тайна гибели батальона, местные жители на телегах свезли к шоссе найденные на поверхности земли солдатские останки — 190 черепов и множество костей, сложили в 6—7 гробов, захоронили и поставили памятник. Но нашли тогда далеко не всех. Дожди продолжали вымывать из окопчиков кости. Держава не жалела денег на огромные гранитные и мраморные мемориальные комплексы, с каждым юбилеем Победы у ветеранов, оставивших непогребенными своих однополчан, прибавлялось медалей, на Варшавском шоссе проносившиеся мимо окопчиков «Победы» и «Жигули» сменили «Мерседесы» и «Ауди», уже отвоевали свое в Афганистане и Чечне внуки и правнуки этих погибших солдат, а они так и лежали под дождями и солнцем, и не слышали ни соловьев, ни кукушек. Смолокуры, ходившие по этому лесу, если встречались кости, снова загребали на них листья. В лес повадился ездить какой-то московский скульптор, собирал солдатские головы для своей мастерской, «черные следопыты» продавали иностранцам найденные черепа по 25 долларов. Летом 2001 года солдаты отдельного поискового батальона министерства обороны Белоруссии, которые были выделены в помощь нашей экспедиции по личному распоряжению президента Александра Лукашенко, «прозвонили» металлоискателями каждый окопчик, где приняли смерть бойцы 2-го батальона 771-го полка. Земля здесь буквально начинена металлом. Почти в каждом окопчике — стреляные гильзы, попадаются рубашки от гранат, снаряжение, нашли и четыре ржавых винтовки. Останки первого бойца обнаружили ребята из славгородского поискового отряда «Наследие». Здесь же нашли каким-то чудом сохранившийся карандаш и несколько довоенных монет. Наверное, было и неотправленное домой письмо, но его не пощадило время… Еще пятерых наших бойцов поисковики из Славгорода нашли на подступах к Варшавскому шоссе в районе прорыва из окружения главных сил дивизии. Останки лежали на поверхности. Солдаты погибли в бою — кругом было много гильз. Нашли компас, две каски, вокруг ржавели крупные осколки от разрыва снаряда. …Крестьянин из деревни Александровка 1-я пришел к нам вечером в отряд и рассказал: — В одном месте на лесной дороге лошадь у меня, когда здесь проезжаю, всегда храпит и шарахается. Посмотрите, ребята, что тут может быть… Посмотрели. Нашли ржавую винтовку без приклада и останки советского бойца. …Семья красноармейца 771-го полка Алексея Илларионова из Павловского района получила похоронку, что он погиб и захоронен на опушке леса на 430-м километре Варшавского шоссе. Здесь часто попадаются еле заметные могильные холмики, и под каким из них лежит красноармеец Илларионов — узнать уже невозможно. В глубине обороны 2-го батальона мы раскопали еще один окопчик с останками бойца. Неподалеку нашли солдатскую ложку, остатки противогаза, часть портупеи. Здесь же были подметки от сапог 43-го размера. Возможно, что погибший был командиром взвода или роты. Прапорщик А. Лебедь, доктор этого поискового взвода, по черепу определил, что погибшему было 30 лет. В другом окопчике вместе с костями и черепом мы нашли знак «Отличник РККА». Наверное, погибший был сержантом, во всяком случае, опытным и смелым бойцом. Здесь же, в земле, гильзы, остатки амуниции и снаряжения. Могучие сосны на этом поле боя вобрали в себя прах погибших солдат, и шумят, шумят, словно это души солдат говорят между собой… А в деревне Александровка 2-я, что в двух километрах от места гибели батальона, все так же живут люди. Анне Лазаренко в 41-м было 17 лет, она последняя из местных жителей, кто помнит войну. — Когда наши пошли на прорыв, то бежали по улице к реке, — начала она свой рассказ. — И орудия были, большие и малые, и на конях были. Очень много здесь войск прошло за Сож, вот здесь у них была переправа, — показала она место у реки. — Немцы здесь нарыли траншей, у леса стояли танки. А наши были за Сожем, в поле. — А вы ходили в лес хоронить наших солдат? — Ходила, все видела. Наши местные собирали потом кости и прикапывали. Много их было в лесу, под каждым кустом лежали. — А из местных жителей тогда много погибло? — В отступление мы не уходили, прятались в погребушке. Только прибегли мы туда, немцы кричат, чтобы вылезали. А страшно было так, что все мы онемели. Вижу, как немец гранату из-за ремня достал и в нас. Погибла женщина, на руках у нее был шестимесячный ребенок, так он жив остался, а в ногах двое мальчиков — оба насмерть. И девку одну ранило. А я жива осталась. Никогда не забудет Анна Лазаренко пережитый ужас войны… — Если будет еще одна война, так лучше не дожидаться смерти, а самому себе ее сделать… Помню, как немцы гнали наших пленных… Сами верхом, а наши идут спотыкаются, бедняжечки, немцы их бьют… Один раз идем — немцы на нас, и как загогочут, автоматами грозят. Сейчас вы не поймете, что такое было девушке в лесу встретить немцев… Это не передать, какой ужас. У нас был хлеб и бульбочки немного, несли детям, а они подумали, что это мы несем партизанам. Один немец автомат навел и повел в комендатуру. Сердце замерло так, что ни о смерти не думаешь, ни о жизни. Спас переводчик, отговорил немцев нас убивать. …Как и 60 лет назад, нес свои воды Сож, светило солнце и зеленела трава, в немецкой траншее играли дети, где-то неподалеку в воронке под маленьким холмиком лежал застрелившийся в 41-м раненый полковник. Жители рассказали, что в оградке возле дома в деревне долго лежали кости одного солдата… В расположенной перед шоссе деревне Александровка 2-я еще живы старушки, которые помнят, как шли здесь бои в июле 41-го. Дарья Спиридонова, Анна Кондратенко, Арина Кордова, Мария Копелева, Вера Левкова… В начале войны им было по 13–16 лет. Старушки помнят все: — Солдаты на поле лежали побитые, как овечки… Через нашу деревню немцы провезли привязанными к машине двух раненых… В лесу я встретила солдатика, раненного в ноги, он попросил у меня сухарика или водички, но я сама была вся в крови. Он сказал, чтобы мы спасались, и умер… У побитых мы собирали документы, все были из Горьковской области. Были и письма, фотографии. Документы сховали под баньку, а ее потом немцы сожгли… А я после войны отправила документы убитого его жене. Помню, что фотокарточка еще была… Солдаты убитые лежали друг на друге, штыками поколотые. Западный ветер подует — дышать нечем было… Мы взяли веревки и стали носить их в ямки. А такие все были молодые, красавцы… У нас в селе было много раненых солдат, спасали их, а потом они обували наши лапоточки и — на восток, догонять своих… За несколько дней работы экспедиции на позициях обороны 2-го батальона 771-го полка было найдено 12 останков советских солдат. Батальон, как и весь 771-й полк, был сформирован из павловчан, поэтому их останки были доставлены в город Павлово. Старушки, когда мы внесли коробки с останками в Вознесенский собор Павлова, узнав, откуда были эти солдаты, заплакали… Может быть, это были именно их сгинувшие на войне отцы… Для тысяч павловчан, родных этих солдат, от которых не было в годы войны ни весточки, ни похоронок, эта встреча с отцами была незабываемой. С утра 22 июня 2001 года сотни жителей города Павлова и окрестных деревень пришли в Вознесенскую церковь, где по православному обряду проходило отпевание погибших в 41-м году солдат 771-го полка. «Вечная память рабам божьим Ивану, Василию, Павлу, Сергию, Константину…» — вел службу священник. Похоронная процессия под колокольный звон прошла за гробами по главной улице города. Тысячи людей стояли на улицах, прощаясь со своими земляками, которые спустя столько лет все же вернулись домой, на вечный покой… Братская могила была засыпана сотнями людей, каждый из которых брал по горсточке земли, чтобы бросить ее на гробы со своими отцами. Теперь у павловчан, чьи родные погибли в первые дни войны в составе 771-го стрелкового полка, есть место, куда можно прийти, поклониться дорогим могилам… Всего же поисковая рота в тот сезон нашла на месте гибели батальона останки 36 советских бойцов. Они были погребены в братской могиле села Гиженка. В тот день противник одновременно атаковал и стрелковую роту 409-го полка, занимавшую оборону на северном берегу Сожа между позициями 497-го ГАП и деревней Александровка 2-я. Благодаря умелой организации обороны, роте удалось отбить натиск противника… Снежинский С. Т., командир роты 409-го стрелкового полка: — Пехота атаковала нас при поддержке пулеметного огня из бронетранспортеров. Подпустили немцев поближе, под фланговый огонь станкового пулемета, я передал артиллеристам ориентиры, где стояли бронетранспортеры. Огонь наши вели меткий, и скоро атака немцев выдохлась. Бой шел до самого вечера, еще несколько раз гитлеровцы пытались столкнуть нас в Сож. Всю ночь по нам периодически стреляли, освещали позиции ракетами. На левом фланге нашей роты стоял станковый пулемет. Днем расчет работал хорошо, а вот ночью случилась беда: немцы его вырезали. Утром мне доложили, что пулемет повернут в нашу сторону. Уничтожить его вызвался красноармеец Аверкин. Подполз, убедился, что там немцы, и бросил гранату. Вернулся он с трофеями — автоматами и часами. Потом вижу — на наши позиции делает заход немецкий самолет. У меня в траншее оказался снайпер, я еще прижал его к себе. Очередь с самолета попала в левый угол нашего окопа. Самолет улетел, гляжу — снайпер плачет. Что такое? Пуля попала в винтовку, изуродовала ее. — «Не плачь, добудем тебе новую винтовку». А потом немцы опять пошли в атаку под прикрытием огня с бронетранспортеро. Отбились с помощью артиллеристов с того берега.. В это время был убит лейтенант Симоненко. Похоронить его мы не сумели: получили приказ на отход. Уходили утром, под прикрытием огня артиллерии переправились через Сож. Я шел последним. На этом берегу, мы встретились с генералом. Поравнявшись со взводом, он сказал: «Спасибо, герои». Я его поприветствовал, но никакой команды роте не дал: мы были очень усталые и мокрые. Не знаю, кто был этот генерал: высокий, стройный, в шинели с черным бархатным воротом… … Тридцать пять лет спустя Степан Трофимович Снежинский побывал на месте, где стояла его рота. Время почти сровняло окопы, но следы боев остались: нашел ржавую саперную лопатку, несколько винтовочных гильз. Походил по брустверу, показал, откуда наступали тогда немцы, где стояли его пулеметы. Даже сейчас, в мирное время, неуютно было себя чувствовать на этом пятачке берега, где стояла его рота. Степан Трофимович смотрел на поля за Сожем и вспоминал: — В лугах, когда ушли отсюда, мы часто натыкались на трупы наших бойцов, переползая, прятались за убитых. Воду пили из луж, ничего не боялись, и не болели… После боев на Соже Степан Снежинский вместе с полком отступал по бесконечным дорогам России, был ранен, снова воевал, до Победы… И еще одна тайна тех дней, так и не разгаданная за десятилетия: обстоятельства исчезновения и судьба командира 771-го полка полковника Ивана Малинова. Многих людей мне довелось опросить из тех, кто его знал и видел в день исчезновения. Пытался по часам восстановить его действия в тот день, 19 июля, но картина получается предельно противоречивая. Помощник начальника тыла 20-го стрелкового корпуса Исаак Ильич Цвик рассказал, что вечером 18 июля он с группой командиров, в которой был и полковник Малинов, ходили на подступы к Варшавскому шоссе на рекогносцировку. Их обстреляли немцы, и группа отошла. После перестрелки Малинова в группе не было. Утащили ли его немцы, раненого, или труп в темноте не смогли найти наши разведчики, посланные на его поиски — неясно. По воспоминаниям сотрудника особого отдела дивизии Андрея Карповича Бородина, полковник Малинов пропал при других обстоятельствах, но в это же время: «Это было в лесу вечером накануне прорыва. Нас было 12 человек, в том числе и Малинов. С нами была одна женщина, кажется машинистка из штаба полка, мы переодели ее в гражданскую одежду и отправили на разведку. Действия Малинова мне показались подозрительными, и они оправдались. Ночью, когда мы заснули, Малинов и еще один или двое командиров, исчезли, не дождавшись возвращения женщины из разведки. Я считаю, что он нас бросил, как подлый трус». Но и на следующий день, 19 июля, Малинова видели несколько человек, причем в расположении наших войск. Помощник начальника штаба 771-го полка Вениамин Григорьевич Тюкаев рассказал: «В день прорыва из окружения встречи с Малиновым были при следующих обстоятельствах. Начштаба полка капитан Шапошников послал меня на исходное положение полка разыскать Малинова и доложить ему, что один батальон пробился через шоссе. Найти Малинова тогда удалось довольно быстро. Он дал мне свою «эмку», чтобы я съездил в другие два батальона уточнить задачи. Когда я выполнил этот приказ, Малинов приказал мне ждать его в машине, а сам куда-то ушел. Ждали мы его с адъютантом весь день и всю ночь. На рассвете все же поехали искать Малинова, но попали в засаду и нашу машину немцы сожгли. У деревни Александровка 1-я мы снова встретили Малинова. Вид у него был хмурый и усталый. Мы доложили, что немцы сожгли машину, спросили, что нам делать дальше. Малинов пошел к броневику, мы спросили: «Нам с вами, товарищ полковник?» — «Мне самому тесно», — отрубил он и поехал по направлению к шоссе. А мы с адъютантом присоединились к группе бойцов и командиров, и дальше прорывались с ними. Больше Малинова я не видел». Вернемся к моменту, когда командир корпуса генерал Еремин ставил задачу на прорыв через шоссе… Лукъянюк Ф. М., командир батальона связи дивизии: — Командир корпуса лично отдает приказ командиру 771-го полка Малинову, где конкретно выйти с полком на шоссе. Полковник Гришин приказал мне немедленно организовать надежную связь за полком. Я подошел к полковнику Малинову и спросил: «Как вы будете двигаться?» Он мне показал машину: «Поеду через пять минут». Я отдал приказ командиру роты Никитаеву: «От этого дерева тяните проводную связь за полковником Малиновым, не отставайте от него, а то можете заблудиться, потому что темно. Через одну-две катушки включайте аппарат и прозванивайте линию». Они пошли за Малиновым, а через некоторое время телефонист просит подойти меня к аппарату. Никитаев мне доложил, что видит, как полковник Малинов вышел из машины и сдался немцам в плен. Я тут же передал трубку командиру дивизии, Никитаев повторил эти слова Гришину, тот доложил командиру корпуса. Генерал Еремин возмутился и сказал: «Это предательство! Надо немедленно уходить из этого места». Я приказал Никитаеву смотать линию и прибыть ко мне. Но к нам он не вернулся, был убит по дороге. Это был единственный очевидец, как Малинов ушел к немцам. После этого полковник Гришин вызвал по телефону начальника штаба полка капитана Шапошникова и приказал ему командовать полком. Буквально через час после ухода Малинова немцы открыли по нашему месторасположению точный огонь артиллерии и минометов. Штаб корпуса понес большие потери. О сдаче Малинова в плен в полк мы не сообщали, в той обстановке знать это людям было не нужно, даже Шапошников этого не знал. Во время артналета потеряли командира корпуса, и Гришин решил, что ждать больше нельзя, надо прорываться через шоссе самостоятельно. Я собрал своих людей, поставил задачу и пошли к шоссе. Я с комиссаром батальона Ткачевым ехали на «пикапе», был у нас ящик гранат и пулемет Дегтярева. Пока ехали к шоссе, Ткачев периодически стрелял короткими очередями, а мы с особистом бросали гранаты по сторонам. По нам вели огонь мотоциклисты, но мы их разогнали огнем. Прошли шоссе без потерь, а за нами и штаб дивизии шел вместе с Гришиным и Канцедалом. Хорошо помню, как мы с Канцедалом искали броды на Соже… Был ли полковник Малинов схвачен немцами или добровольно сдался в плен — загадка… После войны Лукъянюк, которому не давала покоя эта история, попытался установить судьбу Малинова через органы СМЕРШ. Знакомый офицер из этой структуры навел какие-то справки о Малинова и ответил Лукъянюку при встрече: «В Африке ваш Малинов…». Федор Михайлович, потрясенный этим известием, тогда даже не уточнил: надо ли это понимать буквально, или под Африкой следует понимать Колыму. Есть основания предполагать, что после войны Малинов был в СССР. Ветеран 771-го полка Евгений Васильевич Иванов вспоминал, что в первые послевоенные годы он читал в одной из газет, что состоялся суд над бывшим полковником Красной Армии Малиновым, командиром карательного корпуса власовцев в Австрии. Уточнить эти сведения не удалось: неизвестны ни год сообщения, ни газета. Полковник Шапошников рассказывал и такое: был слух, что вскоре после войны кто-то якобы позвонил жене Малинова и сообщил, что сегодня через Горький проследует эшелон и в нем будет ее муж. Она поехала на вокзал к указанному времени, но видела лишь, как мимо прогрохотал эшелон с заключенными. Других сведений о судьбе Малинова его семье получить не удалось, не смотря на обращения во все инстанции. Есть и еще две версии о судьбе полковника Малинова, причем полностью исключающие факт его пленения. Житель деревни Александровка 1-я Иван Левков после боев хоронил в лесу у шоссе наших бойцов вместе со своим отцом. Он уверяет, что они похоронили и одного полковника. По его описаниям, это было в 50 метрах от шоссе, рядом стояла грузовая машина (но не броневик, в котором Малинова видел Тюкаев), в кабине — убитый шофер, рядом еще один боец. Иван Левков рассказал, что помнит документы убитого полковника — Малинов Иван Григорьевич, и даже опознал его по фотокарточке, которую я ему показывал. Документы и планшет Малинова в войну сгорели вместе с домом Левковых. Место захоронения полковника Малинова Иван Левков мне так и не показал, хотя ходили мы с ним по этому лесу долго. Один из жителей Александровки 2-я рассказывал мне, что недалеко от деревни, почти на берегу Сожа, в большой воронке после боев местный старичок похоронил убитых полковника и сержанта. По словам этого старичка, они застрелились. В подтверждение версии самоубийства есть сведения разведчика 497-го ГАП сержанта Петра Михайловича Кострикова, который запомнил рассказ своего знакомого из 771-го полка красноармейца Павла Каширина, на глазах которого якобы застрелился полковник Малинов, причем со словами «Сталин мне не простит». Но эта версия не была известна никому из офицеров полка. Подтвердить ее чем-либо еще не удалось. Невозможно было и найти после войны воронку, где похоронены полковник с сержантом — на берегу Сожа их множество. Наконец, почему этот полковник застрелился, если это и был Малинов, именно здесь, откуда до своих было рукой подать… Что могли означать слова «Сталин мне не простит…»? Кстати, погибших командиров в звании полковника ни из 137-й, ни из других частей корпуса в этом районе не было. Несколько дней в лес на место прорыва специально с заданием найти следы полковника Малинова ходили разведчики лейтенанта Шажка. Безуспешно. Шажок, по отзывам полковника Шапошникова, был добросовестным разведчиком, он перевернул буквально все трупы в квадрате прорыва дивизии и обязательно нашел бы его тело, если бы тот был убит. Лейтенант Шажок попал в плен в брянском окружении и погиб. Это рассказал Шапошникову разведчик Кирченков, бежавший из плена. Следы его затерялись на войне… Каким же человеком был полковник Малинов? По отзывам знавших его однополчан, это была сложная и противоречивая личность. Одни помнят его, как грамотного и отзывчивого командира, по воспоминаниям других — Малинов в начале войны был явно надломлен поражениями и фактически самоустранился от командования полком… Подполковник Николай Иванович Малахов из штаба 278-го ЛАП вспоминал, что когда полковник Гришин перед прорывом послал его в полк Малинова для помощи, он встретил его, одиноко сидящим на пеньке с крайне удрученным видом. — «Да командуй ты сам…», — ответил Малинов Малахову, когда тот доложил о поставленной комдивом задаче. Подполковник Тюкаев вспоминает Малинова таким: «Он был опытным, строгим и требовательным командиром. Мы его побаивались». У сержанта Самойленко о своем командире полка остались свои воспоминания: «Он был чуть выше среднего роста, хорошо сбит, подтянутый, на лице играл румянец. Нас, бойцов, он, кажется, не замечал. Во всяком случае, в жизнь солдатскую, как это делали политработники, не вникал». Лукъянюк Ф. М.: «Малинов был гордый, заносчивый, никогда никому не уступал. Он и командиру дивизии грубил. Были случаи, когда он на совещаниях бросал такие ехидные реплики, что полковник Гришин его одергивал». Отношения Малинова с командиром дивизии полковником Гришиным были напряженными и неприязненными. Есть свидетельства, что Гришин после первого боя даже пригрозил расстрелять Малинова за потерю управления полком. Малинов был гораздо старше Гришина, в одном с ним звании, считал себя достойным командовать дивизией, а не только полком. Осторожно отзывался о своем командире полка его начальник штаба Шапошников. И все же Александр Васильевич рассказал такой эпизод: «Помню, едем на машине втроем — я, Малинов и комиссар полка Васильчиков. Дело было на подступах к Варшавскому шоссе, за несколько часов до начала прорыва. От усталости меня клонило в сон, но помню, что комиссар за что-то сильно ругает Малинова, обещает при повторении подобного сообщить, куда следует. О чем они тогда спорили, я потом Васильчикова не переспросил, а вскоре он погиб». Сохранилось и письмо Васильчикова домой, в котором есть такие строчки: «Вот даже Малинов И. Г. — его я не вижу пятый день, при выходе из окружения он отстал, и до сих пор его нет в полку. Малинов, я думаю, тоже жив, но где-нибудь заблудился, так как противник не пускает, так в бою он очень осторожный». Из этих слов следует, что комиссар не верил в возможность пленения своего командира полка, и, скорей всего, не знал того, что видел капитан Лукъянюк. Загадкой остается, почему командир корпуса генерал Еремин возложил операцию по прорыву через шоссе на капитана Шапошникова, когда полковник Малинов скоро должен был подойти с третьим батальоном. Непонятно, почему полковник Гришин назначил Шапошникова временно исполняющим командира полка днем 19 июля, когда Малинов еще находился в расположении дивизии. Александр Васильевич Шапошников не верил, что полковник Малинов сам мог сдаться гитлеровцам: «Он очень боялся плена, потому что в первую мировую войну был у немцев в плену, до 1923 года, и впечатления об этом времени у него остались, по его довоенным рассказам, очень тяжелые». В первую мировую войну Малинов был прапорщиком царской армии, вернувшись из плена, сразу пошел служить в Красную Армию. Ходили в полку слухи, что у Малинова в Германии остался сын, но насколько это достоверно… Он служил, быстро поднимаясь по служебной лестнице, в 1937 году избежал репрессий. Федор Михайлович Лукъянюк приводит еще один весьма странный факт: «Весной 41-го года дивизия перешла на новые штаты, они считались секретными. На одном из совещаний в штабе дивизии, где был и Малинов, эти документы пропали. Нашли их у Малинова, который взял их якобы по ошибке». Похожая история, по воспоминаниям начальника особого отдела дивизии Василия Ивановича Горшкова, случилась и в день отправки дивизии на фронт: «После партийного собрания со стола, где лежали для регистрации документы, исчез партбилет комиссара Васильчикова. Комиссар полка не мог ехать на фронт без партбилета — это ЧП, его надо было немедленно отстранять от должности. Пришлось попросить всех коммунистов еще раз проверить карманы. Партбилет Васильчикова обнаружили в кармане Малинова. Якобы положил со своим по ошибке. А если специально, чтобы ехать на фронт без такого принципиального комиссара, каким был Васильчиков?» Итак, пять вполне достоверных версий судьбы полковника Малинова: сдался в плен, был схвачен немцами, погиб при попытке прорваться к своим, застрелился, был расстрелян после войны… На запрос о судьбе полковника Малинова в архив Министерства обороны России ответ пришел краткий: «Пропал без вести 19 июля 1941 года». В Книге памяти Нижегородской области о судьбе Малинова даны другие данные: «Пропал без вести в сентябре 1942 года». Вскоре после исчезновения полковника Малинова со своих должностей были сняты начальники особого отдела дивизии и 771-го полка Горшков и Потехин, как не обеспечившие оперативный надзор в частях. Такова горькая, хотя и далеко не полная правда о трагедии на Соже. Но война есть война, без потерь не бывает, а все предусмотреть заранее невозможно. Враг был сильный, умный, способный на любую подлость. Трудно сказать, кому тогда доставалось больше, но в равном бою наши войска, как правило, брали верх. При прорыве из окружения, по данным штаба дивизии, ее частями было уничтожено 15 танков, 35 автомашин, 12 минометов, 6 орудий и до двухсот гитлеровцев. Гудериан только от 137-й стрелковой за неделю потерял не менее 50 танков, несколько десятков автомашин, орудий, минометов, не менее пяти тысяч своих солдат. А главное — время. Пока за это приходилось платить еще очень большой ценой. В дивизии оставалось в строю только два комбата из двенадцати, выехавших из Горького. Погибли или были ранены многие командиры рот и взводов. В первые дни по прибытии на фронт погиб начальник артиллерии полковник Акимов. (Его заменил полковник Кузьмин). Выбыли из строя один за другим два начальника оперативного отдела штаба дивизии, два командира полка — майор Фроленков и полковник Малинов. Пропали без вести начальники штабов 409-го и 624-го полков майоры Волков и Корнилов, командир разведбата капитан Соломин, командир 238-го ОИПТД майор Маков. Потери были серьезные. Не хватало опыта, а главное — враг воевал умело и смело, был гораздо сильней в технику. Но дивизия была жива, те, кто остался в строю — закалились, научились воевать, и готовы были драться и дальше. Надо отдать должное командиру дивизии полковнику Гришину: во многом благодаря его мужеству и твердому характеру дивизия сохранилась, как боевая единица, а не рассыпалась, как это нередко тогда случалось. Дивизия хорошо показала себя в масштабе 13-й армии. В первых тяжелых боях выстояла, не побежала, отходила организованно, фактически обеспечила прорыв из окружения главных сил 13-й армии. Ее не отвели на переформирование, как некоторые соседние дивизии, а, наоборот, пополнили от соседей наиболее боеспособными подразделениями Несколько дней затишья. Впервые с начала войны у бойцов и командиров появилась возможность отправить весточки домой. Комиссар 771-го полка Петр Васильчиков за все это время написал жене только два письма, да и те таскал с собой, отправить не было возможности. Разгладив на сгибах исписанный карандашом листок, он прочитал: «4 июля 1941 год. Добрый день, Поленька! Привет моим милым детям Валерию и Сергею. Пока я жив и здоров, особо серьезного еще не видел. Много паники, есть неорганизованность. Немного все нервничают. Начинаю привыкать к боевым действиям. Народ у нас неплохой. Если удастся свидеться, расскажу все. А, в общем — борьба будет длительной, тяжелой. Одно помни — крови прольется много, но народ победить нельзя. Мы выполняем историческую задачу. Мужайся, крепись, расти детей. Очень жаль, что писать мне пока некуда и нельзя. Полевой почты пока нет, и вся дивизия еще не собралась. Сегодня встретил в лесу Сазанова и Гурова. Беседовали. Целуй за меня ребят, крепко, крепко. Целую тебя несколько раз. С приветом любящий вас отец и друг». «22 июля. Поля, здравствуй. Обстановка такая, что и писать стало неоткуда. Находились несколько раз в окружении. Положение очень серьезное. Многие сложили головы, я пока жив. Приходит, правда, время такое, что думаю: все равно скоро конец. Это должно и может случиться, и ты, Поленька, не убивай себя до конца. Прольется много крови, но победа будет народной. О внешнем мире, что делается внутри страны, я не знаю вот уже три недели, оторван, ни газет, ни радио, а точнее — почти с отъезда из Горького. Часто вспоминаетесь вы, особенно в моменты относительного затишья от взрывов и общей огневой канонады. В остальном все диктуется положением, в которое ставит нас противник». Петр Александрович вырвал чистый лист из блокнота и начал писать: «27 июля. Здравствуй, Поля! Я пока жив и здоров. Правда, это дело относительное сейчас, моментом может все измениться. Рвутся снаряды и мины, летят разрывные пули. Будем надеяться, что все обойдется хорошо. Да, Поля, много приходится видеть горя и страданий людей. Как это иногда бывает жутко смотреть. Правда, у военных не так, а когда видишь бегущих растерянных женщин и детей, то сердце не выдерживает. Вот сволочи, что наделали, и знаешь, из-за нашей русской беспечности и доверчивости очень много просочилось сволочей — изменников, которые привели к известным поражениям и потерям немалых территорий. Шпионы и диверсанты обнаглели и живут даже в высших штабах. Они много и натворили безобразий. В письме всего не выложишь, но очень обидно понимать общее паническое настроение, развитие которого ведет к тому, что расстреливают командиров частей, а они по существу стрелочники. В этих делах, признаться, уши надо держать топориком и глядеть в оба. Я за то, что мы победим, но крови прольется много и желать нужно одного: если придется погибнуть, то с толком. Живы многие, но и многих у меня вывело из строя. Семь политруков убыло, Леоненко комбат, неизвестно где Павлов и ряд командиров, которых вряд ли знаешь… Как будто раненый погиб командир корпуса и вместе с ним из штаба много. Сосед наш, Егоров, жив. Не горюй. Расти ребят, за меня не беспокойся, что бы ни случилось. Так нужно. Часто беседую с вами, расстраиваюсь. Берегите себя». Петр Александрович перечитал письмо, подумал, что и это получилось слишком мрачное, жена почувствует его понимание обреченности и предчувствие гибели, но ничего исправлять не стал, добавил только: «Надеюсь, что еще увидимся». Вспомнил детей, стиснул зубы, чтобы сдержать слезы, и написал: «Мои маленькие малыши, живите хорошо, слушайтесь маму, играйте вместе. Валера, вот убьем всех фашистов, и я к тебе приеду». Это было последнее письмо комиссара Петра Васильчикова. Но он не мог знать, что жить ему оставалось всего несколько дней. Свое последнее письмо домой писал и комиссар 278-го легкоартиллерийского полка Матвей Михайлович Макаревич. Он любил эти редкие минуты общения с семьей через письма, старался писать домой при первой же возможности, хоть открытку, и сейчас, когда в запасе было полчаса времени, Матвей Михайлович начал письмо: «Мусенька моя дорогая! Мои детки! Два дня тому назад я получил от тебя через Ковалева письмо. Рад бесконечно. После я уже писал на всех, но, выбрав свободную минуту, пишу тебе еще, тем более что оно, может, где-либо затеряется. В Горький и Арзамас поедет Григорьев, он очевидно, обо всем и расскажет. Меня же в этот момент еще не было в полку. Но я был в окружении у немцев. В полку меня уже считали пропавшим человеком, наверное, так сообщит и Григорьев. А я все-таки выбрался из окружения. Чего-чего только за эти дни не пережито, ты, Мусенька, себе и представить не можешь. Я, было, уже решил остаться там, создать партизанский отряд и драться в тылу у фашистов. На мое место уже, было, назначили комиссара. Возвращению моему все довольны. Теперь ведь снова введен институт комиссаров. Все листовки фашистов направлены против нас. Но ничего из этого у них не выйдет. Наш полк дрался с немцами замечательно, лучше многих других. Замечательно дерутся Пономарев и его люди. На него и его людей посланы материалы на представление к наградам. Пономарев молодец, так и передай его Зине. Неплохо зарекомендовали себя и многие другие: Миронов, Братушевский, Юдин, Сердюков, Калинников. Прошу тебя передать их женам об этом. В предстоящих боях фашисты еще раз испытают всю силу нашего огня и мощь коллектива. Твои, Мусенька, желания, а они и всей страны, мы оправдаем. Хотелось бы хоть одним глазком взглянуть на тебя и деток. Но, увы, пока это только мечта. Я часто вспоминаю последние минуты, когда мы были вместе перед разлукой. Утешают меня только ваши фотографии. Никому себя в обиду не давай. Духом не падай. Живи дружно со всеми женами командиров. Жалей деток, целуй их за меня. Пусть пишут и они мне. Когда разгромим фашистов, привезу тебе в клетке Гитлера, а хлопцам наганы. Тысячу раз целую, твой любящий только тебя Матвей. Пиши». Они оставили свои письма почтальону и уехали в полки, не зная еще, что пережить им предстоит гораздо более тяжелые минуты, чем выпадали до сих пор. Свое последнее письмо домой написал и красноармеец 176-го разведывательного батальона дивизии Федор Тарасов, мобилизованный из Горького в первые дни войны: «Здравствуйте, Женя, Толя и Юрик! Шлю я вам наилучший привет с пожеланиями хороших успехов в жизни, которую переживаем. Женя, во-первых, я сообщаю тебе, что я пока жив и здоров, несмотря на то, что нахожусь на передней линии, и чуть ли не каждый день ходим в разведку, но все же пока в каждой стычке цел. Не знаю, как удастся дальше продолжить жизнь. Женя, как получите это письмо, то скорее пишите, а то я очень сильно соскучился о детях. Как живете? Уже второй месяц я абсолютно ничего не знаю, как вы живете и как думаете продолжать жить дальше. Не забыли ли меня Толя и Юрик, как их здоровье? Женя, писала ли заявление о пособии на нетрудоспособных, если нет, то попроси папу. Пусть напишет, он, наверное, знает положение, а то так жить не на что. Женя, напиши, не были ли налеты самолетов, и вообще, какие новости у вас? Женя, как насчет дров? Постарайтесь с отцом, пока сухо, не затягивайте время, а то чем дальше, то будет хуже. Пиши скорей, жду с нетерпением. Пока до свидания, если буду жив, еще напишу. Целую вас всех». Федор Тарасов не дождался ответа. В октябре его жена Женя родила ему третьего сына, которого он так и не увидел. В сентябре 41-го пришло сообщение, что Федор Андреевич Тарасов пропал без вести. Братья долгие годы пытались установить, где и как погиб их отец, но безуспешно: не нашли ни документов, ни очевидцев его гибели.
|
© 2001—2007 Валерий Киселев (текст), |