Валерий Киселев

7. Через брянские леса

«Опять мы отходим, товарищ,
Опять проиграли мы бой…»

Константин Симонов

Генеральное наступление гитлеровских войск на Москву — операция «Тайфун» — началось 30 сентября ударом 2-й танковой группы Гудериана из района Шостки на Орел. 24-й моторизованный корпус противника быстро смял слабую оборону 13-й армии и уже 3 октября ворвался в Орел. Шестого октября противник занял Брянск. В результате 3-я и 13-я армии оказались в оперативном окружении. В наиболее сложном положении была 3-я армия. Ей предстояло пройти, пробиваясь из окружения, до 300 километров, по лесисто-болотистой местности, в условиях дождливой осенней погоды. Впереди наши войска уже ждали части 18-й танковой дивизии противника.

В ночь на 6 октября по приказу командира дивизии полковника Гришина на участке 771-го полка одним батальоном была проведена разведка боем. Цель — выяснить наличие сил противника перед фронтом дивизии и его способность к преследованию наших частей на случай отхода…

Беляев Е. В., красноармеец 3-го батальона 771-го стрелкового полка:

— В ночь на шестое октября мы двумя ротами переправились на лодках через реку Судость, и подошли к деревне, где засели немцы. На рассвете атаковали позиции гитлеровцев и выбили их из деревни, но они удержались на окраине, в скотных дворах. Девятая рота пошла в наступление, когда стало совсем светло, и попала под сильный пулеметный огонь, залегла и понесла большие потери. Сильно беспокоил немецкий снайпер: кто появлялся на открытом месте сразу выстрел и — наповал. Восьмая рота окопалась впереди, под носом у немцев. Примерно в два часа дня гитлеровцы пошли на нее в атаку из соседней деревни. В роте было всего 18 человек, да и в нашей только 17. Немцы шли в рост, несколько десятков человек, и только они приблизились, наши бойцы восьмой роты с криком «Ура!» поднялись в контратаку. Немцы дрогнули и побежали назад, отстреливаясь на ходу. В это время ударила наша артиллерия, несколько снарядов попало в гущу немцев, и их контратака была отбита. Больше атаковать наши позиции гитлеровцы не решались…

Разведка боем показала, что главные силы с фронта перед дивизией противник снял. По приказу командующего 3-й армией 7 октября дивизия, оставив рубеж реки Судость, начала марш на восток, к Десне.

Командованию дивизии за несколько часов удалось поднять огромное хозяйство полков и тылов, подготовиться к длительному переходу. В ночь на 8 октября части 137-й совершили редкий по протяженности марш — 60 километров, и уже 9 октября дивизия главными силами переправилась через Десну. Огромный поток людей, лошадей и автомашин растекался по лесным брянским дорогам…

Лукъянюк Ф. М.:

— Немцы наседали сзади и с флангов. Все полки ушли за Десну по двум мостам, но оставалось еще много тылов и госпиталей. Под вечер немцы разбомбили мосты. По их обломкам пошли, кто, как мог, на ту сторону, в том числе и полковник Гришин. А немцы сверху, с обрыва, уже кричат: «Рус! Сдавайс!». Что ж, надо прыгать в воду, иначе — плен или смерть. Вижу, Яманов поплыл. Столкнул и я бревно в воду, плыву, гребу одной рукой, другой за бревно держусь. Вылез на той стороне, на берегу уже снег. Пробежал я метров триста до кустов, Яманов впереди, мокрая плащпалатка замерзла, шелестит о кусты, как железо. Выжал свою сырую одежду, залез в машину погреться. Оказывается, рядом стояла машина с продуктами и водкой. Яманов взял бутылку водки и начал пить, капитан подал ему кусок колбасы. — «А ты что не пьешь?» — спросил меня Яманов. А я до этого времени водки никогда не пил. — «Зря. Все равно помирать будем». — Я взял бутылку, сделал три глотка, а на четвертом поперхнулся, бутылка вылетела из моих рук. Капитан дал мне кусок колбасы, я зажевал, сел в кабину машины и быстро заснул…

771-й стрелковый полк капитана Шапошникова два дня, 9 и 10 октября, отбивал атаки групп танков, общей численностью до 30 машин, стремившихся выйти к переправе. В это время главные силы 137-й стрелковой и других соединений 3-й армии несколькими колоннами двигались от Десны на восток. Отбив атаки танков противника на переправы, 771-й полк с боем взял село Святое и занял здесь оборону для обеспечения продвижения обозов и автотранспорта частей всей 3-й армии. 409-й стрелковый полк майора Князева прикрывал выходящие части 3-й армии с южного направления.

В пятикилометровый промежуток между селами Салтановка и Святое устремилась на восток 269-я стрелковая дивизия, за ней потянулись многочисленные обозы 3-й армии. Чтобы отвлечь противника от настоящего места прорыва, в направлении Навли был выдвинут 624-й стрелковый полк майора Тарасова.

Весь день 11 октября у деревни Алешенка полк вел тяжелый бой…

Шкурин А. С., уполномоченный особого отдела 624-го стрелкового полка, майор в отставке:

— Нам было приказано привлечь на себя как можно больше сил противника и атаковать деревню Алешенка, несмотря на то, что там были и немецкие танки. В самом начале боя я по своей инициативе возглавил четвертую роту, политруком был старший лейтенант Алексей Кравченко. Наша рота вместе со всеми скрытно перешла речушку, перетащили «сорокапятку», дружно поднялись в атаку и ворвались в деревню. Мы стали бить из орудия прямой наводкой по церкви и домам, возле которых стояли немецкие автомашины. Все кругом горело. Немцы не ожидали такого удара и начали отступать. Я вместе с одним бойцом заметили бронетранспортер, в котором хотели бежать немцы, закидали его гранатами, и он загорелся. Что было дальше, подробно не помню. Бой здесь шел до вечера. Мы потеряли много своих людей, но всех раненых вынесли…

Главная задача полка — приковать здесь силы противника, была выполнена. В этом бою особенно отличился 2-й батальон, которым командовал парторг 624-го полка политрук Тарасов. Рота Шкурина уничтожила 29 автомашин, рота лейтенанта Юдина — 8 автомашин, 2 орудия и до 70 гитлеровцев. А всего в этом бою противник потерял 35 автомашин, 4 орудия, 2 бронемашины, танк и до 300 человек убитыми. Только получив подкрепление из Навли — 20 танков и два батальона пехоты на автомашинах, противник отбросил 624-й полк от Алешенки.

Двое суток, 12 и 13 октября, главные силы 3-й армии под дождем со снегом и огнем противника переправлялись через реку Навля. К месту прорыва наших войск были брошены части 3-й танковой и 10-й моторизованной дивизии 2-й танковой группы Гудериана. Он не мог допустить, чтобы 3-я армия вновь вышла из окружения и приняла участие в боях в решительный момент наступления на Москву. В эти дни наибольшей опасности для столицы части 3-й армии делали все, чтобы оттянуть на себя возможно большие силы противника и одновременно выйти из окружения. Именно поэтому было предпринято несколько демонстрационных ударов, чтобы противник распылил свои силы, что позволило бы главным силам армии в одном месте проткнуть фронт и выйти из окружения…

Шапошников А. В.:

— Все эти дни обстановка была очень напряженной и нервной. Дивизия в движении, связь ненадежная, впереди противник, сзади тоже. Полковник Гришин отдавал приказы батальонам полка через мою голову. Так второй батальон старшего лейтенанта Андросенко остался под Святым прикрывать армию с тыла, и связи с ним у меня не было. Из батальона старшего лейтенанта Калько Гришин взял роту для охраны штаба дивизии, а потом куда-то забрал и две другие роты. Мне с батальоном капитана Осадчего он поставил задачу совершенно невыполнимую: наступать на Навлю. И приказал наступать полем. Я предложил идти лесом, — «Нет, там другая дивизия пойдет!» — «На фланге ведь семьдесят машин мотопехоты, нас раздавят, если пойдем полем». Так я и не смог Гришину ничего доказать. С ним бывало, что если он что-то решил, уже не переубедить. Пришлось идти выполнять приказ. И только развернул роты на поле, танки с фланга. Пришлось батальон сворачивать и уводить в лес. Другой дивизии, соседа, как сказал Гришин, вообще не было.

Обстановка менялась каждый час. В лесу ко мне подошел начальник штаба армии полковник Ивашечкин, спросил, какую задачу я выполняю. Он отменил приказ Гришина и поставил новую задачу: охранять штаб 3-й армии. Стали искать по лесу Гришина, потом он сам появился и набросился на меня: «Почему меня не искали?». Я ответил, что получил приказ быть при штабе армии. Но и эту задачу мы выполняли недолго, а скоро потеряли и штаб дивизии, и штаб армии, когда нас послали прикрывать армейские тылы от танков…

С вечера 14 октября штаб дивизии совместно с батальоном 771-го стрелкового полка, саперным батальоном и батальоном связи начал бой на прорыв в районе деревни Литовня…

Дурнев А. И., телефонист батальона связи дивизии:

— Незадолго до начала боя всех нас построили на полянке. Было нас человек двести, в основном связисты и саперы. Перед строем стояли полковник Гришин, комиссар дивизии Канцедал и начальник политотдела Кутузов — он сказал, что мы будем пробиваться сейчас из окружения, что дело это трудное, и кто неуверен, пусть выйдет из строя. Никто не вышел. Запомнились его слова, что все в этой бой идем коммунистами…

Червов А. А., радиотехник батальона связи, капитан в отставке:

— Перед этим боем нас, связистов, оставалось человек 40—50, да и то в основном из взвода лейтенанта Баранова. Хорошо помню, что его бойцы были в маскхалатах. Комиссар батальона старший политрук Ткачев построил нас, поставил задачу, назначил командиров — лейтенантов Михайленко, Баранова и политрука Попова, сказал нам напутственное слово, и мы пошли готовиться к бою. Сам он должен был вывезти автотранспорт дивизии. На заходе солнца начался бой. Артподготовка у нас велась всего одним орудием, но и его немцы сразу же засекли и как дали залп минами, что вся прислуга в стороны и кони на дыбы. Когда стемнело, все по команде пошли в направлении выстрелов, а пальба стояла сильная. Пробежали разбитую зенитную установку, около нее кто-то громко стонал, рядом горит деревня, у подбитого немецкого танка валяются убитые танкисты. Потом шли в полной темноте — ни зги не видно. Напряжение такое, что не замечаешь времени. Шли толпой, по сторонам и вдалеке и близко выстрелы, вдруг рядом пулемет застучал, вспыхнули кучи хвороста, все рассеялись, пробежали еще, снова темнота. За нами шли два наших броневика, где-то они нас обогнали — прошли рядом на огромной скорости. Наверное, это был полковник Гришин со штабом. Шли всю ночь, обгоняли нас обозы, даже танки. То и дело слышны были глухие пулеметные очереди, винтовочные выстрелы. Было очень тревожно, мучила неизвестность, и все время риск нарваться на немцев…

Моисеев С. И., комиссар саперного батальона дивизии:

— В эту ночь первый эшелон наших прорывающихся частей пробился, а наш связной с приказом на прорыв пришел только утром. С нами был весь саперный батальон старшего лейтенанта Ремизова, человек 250, остатки медсанбата — человек 120, из особого отдела, политотдела, работники финчасти дивизии. Вслед за связным, который привез приказ на прорыв, приехал прокурор дивизии Ваксман, начал ругаться, что еще можно догнать и пробиться следом за главными силами. Поехал на «козлике» догонять, но немцы его обстреляли, и он вернулся к нам.

Всю нашу группу возглавил майор Зайцев, начальник разведки дивизии. Сориентировавшись по карте, посоветовались и тронулись в путь, по возможности выбирая такие места, где можно было бы не встречаться с немцами, так как сил на серьезный бой у нас не было. Майор Зайцев знал маршрут командира дивизии, но для нашего отряда выбрал другой. Когда я спросил, почему он это сделал, Зайцев ответил: «А тебе что, обязательно именно с Гришиным воевать? Мне — нет»…

В течение ночи на 14-е и дня 15 октября 269-я стрелковая дивизия, 42-я танковая бригада, управление 137-й стрелковой дивизии с батальоном связи и 624-й полк пробились через боевые порядки гитлеровцев. Но это был только первый, хотя и самый большой заслон противника, прорыв через него еще не означал, что наши войска вышли из окружения. Обстановка была очень сложной и опасной, управлять войсками централизованно уже не было никакой возможности, поэтому части действовали на свой страх и риск.

Подразделения 771-го полка капитана Шапошникова, прикрывавшие прорыв у Литовни, были отрезаны от штаба дивизии, потеряли связь и так же были вынуждены действовать самостоятельно.

Части или разбивались на мелкие группы, или выходили организованно под командованием энергичных командиров, судя по обстоятельствам и по обстановке…

Терещенко Б. Т., командир батареи 771-го стрелкового полка:

— В нашей батарее оставалось всего три орудия и на них один снаряд, поэтому мы не принимали участия в прорыве, а вместе с конными и другими тыловыми подразделениями, как нам было приказано, ждали сигнала на начало движения в прорыв. Однако до самого утра никакого сигнала мы не получали. На рассвете к нам прибыл комиссар полка политрук Наумов, и передал распоряжение об уничтожении всей боевой техники и снаряжения. Указал нам два маршрута в общем направлении на Елец. Распустили лошадей, часть забили на мясо, и с болью в сердце вывели из строя орудия, испортили, чтобы не достались врагу. Горько было это делать, но иначе нельзя. Утешались тем, что с начала войны наша батарея уничтожила ровно двадцать немецких танков…

Ленский Е. Г., командир орудия батареи лейтенанта Терещенко:

— Наше орудие еще в бою под Алешенкой было придано 624-му стрелковому полку. Во время остановки перед боем привели орудие в боевое состояние, укрыли лошадей, а меня как раз вызвали к командиру полка для постановки задачи. В это время и начался бой с немецкими танками. Все произошло настолько быстро, что когда мы с ездовым Боярским вернулись к орудию, то увидели его исковерканным, а из расчета — ни убитых, ни живых. Мы взяли панораму, так как нужны были доказательства, что орудие разбито. На поле кое-где лежали убитые, стонал один наш раненый боец. Рядом была какая-то деревня, там сновали люди, сходили туда, и с помощью нескольких бойцов отнесли раненого в деревню, а потом пошли искать своих. В лесу мы встретили политрука Иванова и лейтенанта Терещенко, рассказали все, как есть и что с орудием. Тогда они сказали: «Поезжайте вперед!» Мы так поняли, что они нас догонят, или что впереди мы встретим своих, но больше я их не видел, и из батареи никого не встретил.

Потеряться в такой обстановке было, конечно, немудрено, тем более в лесу. Свернул не на ту тропинку, своих догнать не сумел. Плутали с Боярским по лесу, а потом напоролись на конных немцев. Бежать не было смысла, отстреливаться нечем, мы же без оружия. Один из немцев снял с меня сапоги, померил — малы, но все равно забрал, и в одних портянках по снегу погнали на дорогу, а потом втолкнули в колонну таких же бедолаг…

Скоро Ленский оказался в Навле, в концлагере. Потом было еще несколько лагерей смерти. Выжил. В январе 45-го их концлагерь под Кенигсбергом освободили наши войска. Проверка СМЕРШа. Как и многие пленные, получил срок — десять лет лагерей. Десять лет ГУЛАГа за десять подбитых фашистских танков… Обидно было сидеть вместе с власовцами и бандеровцами. После окончания срока работал, получил орден «Знак Почета». Все попытки совета ветеранов дивизии добиться, чтобы Евгений Ленский получил орден Красного Знамени, к которому его представил командир полка Шапошников, не увенчались успехом: не сохранилось в архиве этих документов…

Ляшко П. А., помощник начальника штаба 771-го стрелкового полка:

— После боя у Литовни мы, те, кто был в это время в полку с капитаном Шапошниковым, стали готовиться к прорыву самостоятельно. Сожгли все машины, разработали маршрут движения и все детали перехода. Мне капитан Шапошников приказал взять в противогазные сумки все документы полка. Набрали из автомашин все, что можно, особенно продовольствия, но пока мы, четверо, набивали вещмешки, все остальные нас не дождались и ушли. Так нас было сначала только четверо.

Через некоторое вышли к каким-то казармам в лесу, там масса раненых, какие-то люди бродят. Здесь я встретил своего друга, политрука Карманова из зенитно-пулеметной роты. Переспали на еловом лапнике, было нас уже восемь человек. Утром встретили большую группу наших из дивизии — майора Зайцева, майора Ефремова, заместителя командира дивизии по тылу, а всего в этой группе было более 400 человек…

Прорвавшаяся у Литовни колонна управления дивизии, 624-й полка, остатков 497-го ГАПа и батальона связи у деревни Чаянка вскоре попала в засаду. Колонна наших войск, растянувшись на 2—3 километра, ничего не подозревая, втягивалась в ложбину…

Дзешкович И. А., командир минометной батареи 624-го стрелкового полка:

— Обыкновенная ложбина, ничего подозрительного. Впереди, наверное, и разведка шла. По сторонам стога стоят, как вдруг из этих стогов вылезают два танка. Оглядываюсь в другую сторону — и оттуда два танка, лоб в лоб. Может быть, шли и еще, но мне не было видно. На танках солдаты в нашей форме, кричат: «Мы вас встречаем!». Но танки-то немецкие! Потом подъехали поближе и кричат: «Сдавайтесь! У вас безвыходное положение!». Не успели ничего даже сообразить…

Свиридов В. В., командир штабной батареи 497-го ГАП, подполковник:

— Мы шли в голове колонны полка, примерно с батальон. Те, кто был сзади, успели убежать, а мы оказались зажатыми с обеих сторон. Успели развернуть орудие и один танк даже подбили, но дальше сопротивляться не было никакой возможности: танки всех нас согнали в кучу и вот-вот начнут давить. Началось — «Спасайся, кто как может!». Одни отстреливаются, другие бегут, но автоматчики бьют вдогонку. Гляжу, танкисты согнали нас в кучу и уже начинают в колонну строить, и команды по-русски отдают, сейчас и до меня очередь дойдет. Кто на лошадях был — убежали, а мою кобылку еще раньше съели, что делать, кричу: «Ребята! Кто не хочет сдаваться, за мной!» Побежали за мной человек пятнадцать из колонны, немцы вслед из автоматов. Я припустил изо всех сил, все же до войны был чемпионом Киевского военного округа по бегу. В общем, семеро нас спаслось из пятнадцати…

Шкурин А. С., начальник особого отдела 624-го стрелкового полка:

— Когда один танк подбили, то другие стали давить подводы с ранеными. Я закрыл глаза, чтобы не видеть этот ужас. Сопротивляться против танков тут было бессмысленно. Я и несколько бойцов на лошадях галопом помчались к лесу. Один танк нас заметил и стал перерезать путь, стреляя из пулемета. Но к нашему счастью, не попал, а мы спустились в яму. Над головой пули свистят. Я знал, что мне в плен сдаваться нельзя, но могу быть тяжело ранен. Вытащил из планшетки секретные документы, хотел их сжечь и застрелиться. Потом вижу — танк прекратил стрельбу, я сообразил и галопом выскочил из ямы к лесу. Танк начал стрелять, но я был уже далеко. Лошадь была сильно напугана, спотыкалась, и я три раза падал, но лошадь тут же останавливалась, опускала голову, и я снова брался за уздечку.

Не помню, сколько прошло времени, но я оказался на опушке леса с одним солдатом. После долгих поисков по лесу, а кругом уже лежал снег, и на деревьях иней, мы, наконец, нашли своих из полка — и командира, и комиссара, и других. Радости не было конца. Все мы заплакали. Комиссар полка мне говорит: «Саша, (он меня так звал) а мы думали, что тебя убили...».

Дзешкович И. А.:

— Мы тогда тоже выскочили на лошадях, каким-то чудом. Впереди столько трупов, раздавленных телег и лошадей… Шел дождь со снегом, а скакал я так быстро, что капюшон сполз на горло, что ничего не видно — положился на лошадь, и она вынесла. В лесу встретил своих из полка, больше сотни человек, вместе с командиром…

Василенко М. Ф., командир батареи 45-миллиметровых орудий 624-го стрелкового полка, майор в отставке:

— Первым же выстрелом из танка наше орудие было разбито, станины покорежены, из расчета все убиты. Я лежу, немного контузило — идут немцы, прямо на меня, но прошли мимо. Потом видел, как вели колонну наших, уже пленных, остановили, вывели несколько человек и расстреляли. Нас спаслось, удалось выползти, пять человек, кто был рядом со мной. Это были майор Ненашев, начальник штаба полка, лейтенант Максимов, начальник связи, и два бойца. Стали искать своих. Видим — идут люди в маскхалатах. Я говорю: «Немцы!» Пошел на них, по мне очередь из автомата. Они свернули в нашу сторону, я бросил гранату и бегом в лес, за мной пули со свистом. Тут майора Ненашева и убило. Мы даже не смогли его подобрать. Через несколько дней встретили своих из полка, отряд командира и комиссара, и дальше выходили уже вместе…

Канцедал П. Н., комиссар дивизии, полковник в отставке:

— В этой лощине немцы готовили всем нам самую настоящую западню. Хорошо еще, что немцы напали только на голову колонны и все остальные сумели рассредоточиться и принять бой. Мне пришлось лично руководить этим боем и нам удалось оторваться здесь от немцев. С нами было много автомашин, пришлось все бросить здесь и идти налегке. После боя собрались в лесу, начали выяснять, сколько нас, где мы находимся. Со многими частями связи не было, и где они идут в этот момент, мы не знали. Было нас в этой группе человек двести вместе с полковником Гришиным, и главной силой отряда стал батальон связи…

Самостоятельно выходил из окружения и 409-й стрелковый полк…

Хмельнов Р. Г., старший военфельдшер 409-го стрелкового полка:

— Еще в первые дни окружения, в начале октября, мне было приказано доставить в Трубчевск раненого лейтенанта. Каждый встречный мне говорил, что в Трубчевске немцы, но я этому не верил. Прибыл туда, отыскал медсанбат, сдал раненого и стал искать свой полк. Но куда идти, где искать его в лесу? Сначала примкнул к какой-то части в Салтановке, шел несколько дней с какой-то группой, но после боя с немецкими кавалеристами все разбежались по лесу и дальше шли мелкими группами и поодиночке. Примкнули к какой-то части, но она нас встретила недружелюбно, и когда утром проснулись, то оказались всего втроем. Через несколько дней набрели на огонек, и какая же была моя радость узнать, что это 409-й полк! Я как будто в дом к родной матери пришел. У костра встретил своего знакомого Ивана Богатых. Это была удивительная встреча! Он накормил меня, голодного, свежими щами, что до сих пор помню их вкус и запах. Какая это была радость — встретить случайно товарища на фронте, да еще в окружении…

Богатых И. И., старший военфельдшер 409-го полка, капитан медслужбы:

— К началу выхода из окружения в полку было около семисот человек. Командовал нами майор Князев — высокий, хорошо сложенный, волосы русые, ходил все время в фуражке с красным околышком. Комиссар полка — старший политрук Александров, начальник штаба капитан Акимов — русый, длинноносый, лицо мужественное, говорил четко, резко, часто с матом. Весь выход из окружения был организован хорошо, была идеальная дисциплина. Помню, что мы даже каждый день подавали строевые записки начальнику штаба. Выходили в полной форме, с оружием, старались не опускаться. В деревнях брились, если удавалось. Было только одно ЧП: солдат украл у местных жителей кусок сала. На глазах у всех жителей деревни его приговорили к расстрелу, и только после плача женщин помиловали. Прокормиться в дороге было очень трудно, поэтому съели всех лошадей, что с нами шли. Предпоследняя была лошадь адъютанта. Он плакал, молодой еще был, просил не убивать лошадь, жалко. Но ее отвели в кусты и — в ухо из нагана. А последняя лошадь у нас утонула в болоте, так мы ее и не съели, хотя уже собирались…

После боя у Литовни отряд капитана Шапошникова численностью около ста человек, не имея возможности сразу пробиться на восток вслед за главными силами, двинулся сначала на юг до станции Локоть, ночью прошел по его окраине…

Шапошников А. В.:

— Другого выхода не было и пришлось идти на риск. Как мы и думали, немцы спали, и удалось пройти прямо по станции. Но вскоре мы уперлись в мелиоративные каналы. Куда, думаю, зашли, а ночь, ничего не видно, и возвращаться опасно. Пришлось переходить эти каналы один за другим по грудь в ледяной воде. Казалось, им не будет конца…

Филимонов Т. В., начальник штаба 771-го стрелкового полка:

— Я шел по горло в воде, а ведь стоял октябрь. Чуть не захлебнулся из-за своего маленького роста. Когда, наконец, вышли, о костре не могло быть и речи. Обмундирование сохло на теле, пока шли. И удивительно: никто из нас тогда не болел, даже не простудился. Вот что значит — нервное напряжение…

Лейтенант Василий Скворцов из роты связи 771-го стрелкового полка записал тогда в своем дневнике: «Начались самые тяжелые дни. Холод и голод выматывают из нас последние силы. Кажется, нет никакой надежды на спасение. Куда ни сунешься — всюду немцы. Но больше всего нас тревожит неизвестность. Никто не знает, что сейчас происходит на фронте, только надежда подогревает нас. Сначала нас было 60 человек, теперь осталось 8. Остальные товарищи погибли в перестрелках».

Степанцев А. П., начальник химслужбы 771-го стрелкового полка, полковник в отставке:

— Когда полк разделился на три колонны, я оказался с капитаном Шапошниковым. Было нас около ста человек, и первые пять дней мы шли и вообще ничего не ели, кроме ягод. Потом мне было поручено идти впереди отряда и добывать пропитание. Пришли в одну деревню, увидел женщину, зову негромко: «Тетя, тетя». Она испугалась, закрестилась. В деревне были немцы, заметили нас, начался бой, а на серьезный бой сил у нас просто не было. Так и просидели в лесу до вечера. Пришли в другую деревню — там немцев нет, нашли даже председателя колхоза. — «Нам бы поесть», — говорю ему. Он подумал, что нас всего пятеро, а мы заказали щей с мясом на сто человек. Женщины сварили, налили щи в бочки, впрягли лошадку и покатили к отряду. Единственный раз за все это окружение хорошо поели. А так все время голодные, мокрые от дождей. Спали, конечно, на земле, нарубим лапника и дремлем. А ведь уж снег лежал. Ослабли все до крайности. У многих ноги распухли так, что в сапоги не входили. Был у нас Иоффе, переводчик, поймал как-то гуся, но донести его до стоянки отряда не хватило сил, так и пришлось бросить птицу.

Когда проходили через маленькие деревни, многие женщины плакали: «Ну, куда вы пойдете, такие слабые, не дойдете, да и немец уже Москву взял. Оставайтесь, вон у нас невест сколько». Но мы должны были дойти, хоть до Арзамаса. Никаких сомнений, что мы все равно победим, у нас не было…

Терещенко Б. Т.:

— Когда наша батарея разделилась на две части, чтобы в пути было легче прокормиться, я повел человек двадцать, остальных — политрук Иванов. Почти каждый день были перестрелки и стычки с немцами. Идти было тяжело, и не только физически, но и морально. Помню, как однажды самолет с красными звездами сбросил газеты «Красная звезда», где было написано, что наши войска уходят за Урал, и Сталин признал поражение нашей армии. Мне-то понятно было, что это явная провокация, и газета сделана фашистами. Я никогда не верил, что немцы могут взять Москву. Но скоро нас осталось из группы всего двое, я и один грузин. Солдаты, попавшие к нам в батарею на Соже из 132-й Полтавской дивизии, повернули на Украину. Ушли ночью. Солдаты знали, что я тоже полтавский, надеялись, что я их домой поведу, но для меня это было совершенно неприемлемо: надо было воевать на фронте…

Хмельнов Р. Г.:

— Сначала шли — устраивали диверсии: уничтожали автомашины, повозки, рвали связь. Но кончились патроны и стычек стали избегать. Да и все же главной нашей задачей было — выйти из окружения. Выпал снег, по ночам было очень холодно, у многих разбилась обувь. У меня от сапог остались одни верха, что и пальцы наружу. Обкрутил обувку тряпками, пока в одной деревушке не нашел старые лапти. Все мы обросли, как медведи, даже молодые стали похожи на стариков, хотя многим было по 25—30 лет.

Боеприпасы у всех кончались, все реже заходили в деревню, но нужда заставляла идти и просить кусок хлеба. Обидно было и больно, что мы, русские люди, хозяева своей страны, а идем по ней украдкой, по лесам и оврагам, спим на земле, а то и на деревьях. Бывали такие дни, когда совершенно забывали вкус хлеба. Приходилось есть сырую картошку, свеклу, если находили в поле, а то и просто калину, но она же горькая, много ее не съешь. В деревнях все чаще получали отказ на просьбу поесть. Случалось, слышал из окна на просьбу поесть: «Как вы нам надоели…». Мало того, женщины нас упрекали, что мы не защитили свою Родину и позволили немцам пройти Россию почти до Москвы. Но мы шли и думали об одном: скорей бы линия фронта…

Коробков А. А.:

— К какой-то деревне мы подошли на запах лепешек. Ребята послали меня на разведку. Подошел к избе, где пеклись лепешки, попросил у хозяйки поесть. — «А ты оставайся у меня в мужьях, тогда накормлю. Бросай ты свою Красную Армию…» — «Ах ты, свинья, — говорю, — Я Родину защищаю, а ты мне такое предлагаешь!». Тетка вышла из дома, я спустя пару минут выглянул в окно — она двух немцев ведет. Я в дверь, на огород, убежал к своим…

Лукъянюк Ф. М.:

— Зашли в одну деревню, я постучал в дом, спросил хозяйку, есть ли немцы. Она ответила, что в доме нет, но в деревне стоят. В избу она впустила нас неохотно. Смотрю, на печке лежат четверо крепких парней. «Кто такие?» — «Один мой муж, а это его братья». Потребовал документы, но хозяйка стала умолять нас не поднимать шума: «В соседней избе — немцы!». Вернулись к своим, генерал Крейзер, с которым мы тогда шли, выругал меня, что не взял с собой этих четверых. Приказал взять роту, вернуться в село, уничтожить штаб немцев, который располагался в школе, а заодно привести и тех, кто лежал на печке. Взял роту и пошли по грязи. Деревню взяли с боем. Несколько гитлеровцев нашли на улице убитых, двое были раненых. Допросили их и тут же добили. Из моих людей был ранен один сержант, в коленную чашечку. Донесли его до соседней деревни и решили оставить у одной гражданки. Сержант уговаривал не оставлять его, даже горько плакал. Но мы все же оставили его. На другой день сидим в лесу, ждем ночи, чтобы перейти шоссе, и вдруг вижу: этот сержант с палкой в руке и подвязанной ногой скачет за нами. Подошел, снова заплакал и попросил не оставлять его у немцев. Командир дивизии приказал сделать носилки и нести этого сержанта. Вынесли его, отправили в госпиталь. Я очень сожалею, что не знаю фамилии этого сержанта, настоящего патриота. А тех четверых, за печкой, мы так и не нашли…

К 19 октября отряд командира дивизии полковника Гришина прошел от Литовни на восток около 80 километров и на подходах к селу Гремячее вышел на тылы 18-й танковой дивизии противника. Посланный в разведку отряд капитана Балакина, численностью около 60 человек, ворвался в Гремячее, провел разведку боем, установив наличие огневых точек и расположение сил противника.

На дороге, в грязи перед деревней, на два-три километра растянулась колонна немецких автомашин. Полковник Гришин принял решение: всеми силами отряда ударить здесь по врагу и разгромить эту автоколонну…

Червов А. А.:

— От Литовни мы все время шли пешком — ни деревень по пути, ни привалов. На каком-то хуторке я выпил подряд три ковша воды и чувствую: встать не могу, ноги не идут. А идти надо. Выдернул кол из плетня, так и поплелся еле-еле. Отстал от своих, и догнал отряд только к ночи. Вырыли траншейки в лесу, спали на корточках. Утром нас покормили — была еще какая-то кухонька, стало полегче. Стоим гурьбой, подходит полковник Гришин, за ним упряжка с орудием и телега, на ней два пулемета и миномет. Старший дал команду на построение, и Гришин поставил задачу: атаковать колонну противника, которая была где-то невдалеке за лесом…

Гаврилов И. Е., телефонист батальона связи дивизии, сержант:

— Перед атакой майор Туркин послал меня и красноармейца Егорова из Воронежа на разведку: узнать, сколько немцев в деревне. Перешли речонку, а дальше плетень обзору мешает и деревья. Я вернулся и доложил Туркину, что ничего не видно. Он мне с неприязнью: «Что, крови боишься? Иди на те тополя, пока не услышишь огонь нашей пушки». Я понял так, что мне предстоит вызвать на себя огонь немцев, чтобы наши могли их засечь. Пошел, у кусточка залег и пополз. По мне открыли огонь из автоматов. Вжался весь в землю, а тут и наша пушка ударила…

Старостин Н. В., политрук роты батальона связи дивизии:

— Главную роль в этом бою сыграла рота лейтенанта Михайленко нашего батальона. Численностью она была всего человек шестьдесят, но люди хорошо знали друг друга, да и это окружение было не первое. Сначала шли колонной, метров за восемьсот развернулись в цепь. Я и Михайленко шли на левом фланге, на правом — взвод лейтенанта Баранова, в центре — группа во главе с сержантом Червовым. Лесочком вышли к шоссе, залегли метрах в двухстах. Хорошо было видно, как на дороге стоят десятки автомашин. Здесь же была наша пушка. Подошел лейтенант-артиллерист: «Подойдете к дороге — дайте сигнал, я открою огонь». Когда вышли на рубеж атаки, Михайленко поднялся и дал знак — помахал фуражкой в сторону немцев. Мы все поднялись и с криком «Ура!» бросились вперед…

Коробков А. А., телефонист батальона связи дивизии, старший сержант:

— Нам четверым была поставлена задача: уничтожить танк на дороге. Подползли, бросили по гранате, и он сразу загорелся. А тут и наши начали стрелять, пошли в атаку на машины. Немцы-шофера — кто-то побежал, кто-то отстреливается. Начали их бить, кого и штыком. Михайленко на виду во весь рост, с пистолетом, и клинком размахивает: «Ребята, все за мной! Живы будем — будем отдыхать!» Фляжку у него с ремня пулей сбило, а ничего не боялся, везде первый был…

В наградных листах, составленных после выхода дивизии из окружения, сохранились подробности этого боя…

Бойцы взвода лейтенанта Баранова атаковали колонну автомашин противника на дороге и непосредственно в деревне. Атака была смелой и дружной, что и предопределило исход боя. Первым бросился вперед старший сержант Коробков, несмотря на встречные выстрелы гитлеровцев, уничтожил нескольких из них и увлек за собой товарищей. Красноармеец Григорьев застрелил двоих немцев, троих взял в плен, красноармеец Арисов меткими выстрелами уничтожил несколько немецких солдат, взял в плен семерых и уничтожил троих сержант Папанов. Когда группа наших бойцов была прижата к земле пулеметным огнем, и несколько гитлеровцев пытались зайти им во фланг, красноармеец Яковлев, поняв замысел врага, несколькими меткими выстрелами уничтожил их, а тех, кто побежал, забросал гранатами. С винтовкой наперевес и с криком «Ура!» он один атаковал группу немцев, увлек за собой товарищей, и они ворвались в окопы противника, выкопанные за дорогой. Красноармеец Гаврилов со ста метров несколькими выстрелами из винтовки заставил замолчать вражеский пулемет, чем обеспечил продвижение своих товарищей. Отличные командирские качества проявил в этом бою лейтенант Баранов, взвод которого и обеспечил успех этого боя. Наибольший героизм проявили бойцы отделения сержанта Корчагина во главе со своим командиром, которые не только уничтожили охрану колонны, но и, используя общий успех, ворвались в деревню и добивали немцев штыкам и гранатами на чердаках, в подвалах, в сараях…

Червов А. А.:

— Наша группа численностью человек в пятнадцать атаковала в центре колонны. Получилось все так дружно и напористо, что немцы не сумели организовать настоящего сопротивления, хотя в колонне была и охрана, численностью не менее всего нашего отряда. Все решила внезапность нападения. Выскочили к дороге и как начали стрелять по машинам и немцам почти в упор, что немцы стали убегать в репейник за дорогой. Левее вела бой группа лейтенанта Баранова, там было слышно, как взорвались несколько машин. Стреляли пулеметы и наша пушка. Когда бой стих, я подбежал к легковой машине — заметил в ней портфель. Только его взял, вижу — немцы из бурьяна встают с поднятыми руками. Я их построил, заставил рассчитаться, оказалось их двадцать человек, собрал документы. Все они были водители, пожилые на вид. Подошел Михайленко и приказал отвести немцев к полковнику Гришину. Машин на дороге стояло очень много, больше шестидесяти, у некоторых еще и двигатели работали. В основном это были грузовики со снарядами, стояли и две машины с горючим, утром их утянули куда-то два наших танка Т-34. Наверное, впереди колонны были машины и с продуктами, но на нашем участке дороги их не было.

Есть было нечего, ребята отобрали у пленных фляжки, оказалось — с ромом, выпили натощак, потому что было холодно. Ночь коротали у машин, а утром на нас вышел немецкий танк, как раз напротив нашей «сорокапятки», и давай обстреливать из пулемета. В танк попали снарядом, у него заклинило пулемет, тогда он давай обстреливать нас болванками. Иная как даст по сосне — пополам! Наша пушка вела с ним дуэль, потом кто-то кричит: «Снаряды кончились! Давай неси, там в передке еще есть!» И в этот момент, только я привстал, болванка попала мне под мышку, разбила саперную лопатку, она и спасла, но рука сразу онемела. Вот, думаю, а если бы в лоб… Потом у танка заглох мотор, наступила тишина. Наконец немцы завели танк, и он уполз. А мы начали поджигать машины…

Старостин Н. В.:

— В некоторых машинах было продовольствие — консервы, шнапс, даже жареные куры в пакетах, ящики с шоколадом. Одна машина была с тройным одеколоном — видно, где-то ограбили наш магазин. Все, что можно было забрать, взяли, кто, сколько мог и хотел, остальное поджигали. Окунали тряпку в бензин и — в кузов. Скоро полыхала вся колонна, стали рваться снаряды, а машин с боеприпасами оказалось особенно много. Одна взорвалась совсем близко, что нас чуть не побило осколками. Всего мы тогда сожгли не меньше семидесяти автомашин…

Баранов С. И., командир взвода батальона связи дивизии:

— В этот же день кто-то из местных жителей сообщил нам, что на соседнем хуторе, Трояновском, машин стоит — видимо-невидимо, и немцев никого. Михайленко приказал мне разведать этот хутор. Со мной пошли пять человек: старший сержант Олейник, Коробков, Литвинов, и еще двое бойцов, не помню фамилий. На подходе к деревне догнали крестьянина, попросили его, чтобы он, если немцев в деревне нет, помахал бы нам клюшкой. Он так и сделал — помахал. Машин на хуторе стояло штук двадцать, а немцев — ни души. Я послал двоих бойцов к Михайленко, доложить об этом, а сами принялись осматривать машины. Некоторые были с обмундированием, но стояли и с продуктами. Пока набивали вещмешки шоколадом, подъехал немецкий танк. Выстрелил, зацепило машину. Почему-то танк не пошел на нас, а уехал из хутора. Мы вернулись к своим, я доложил Михайленко обстановку, и пошли на этот хутор всей ротой…

Червов А. А.:

— Нам придали два танка Т-34, которые так и шли все это время с нами. Но танки нам не понадобились — немцев не встретили. Михайленко пожал руки танкистам и отпустил к полковнику Гришину, а мы стали жечь машины. Часть продуктов раздали местным жителям. Особенно много было муки, брали, кто сколько хочет. Начали жечь грузовики — бабы сбежались: «Отгоните машины подальше от домов!» А куда мы их отгоним, если никто водить не умеет. Одна машина вдруг как рванет — фейерверк в небо. Оказывается, в ней были сигнальные ракеты…

Балакин В. А.:

— Я тоже хорошо помню этот фейерверк, в память он врезался навсегда. Здесь мы уничтожили тогда больше двадцати автомашин с грузами. Успех всей операции в районе хуторов Гремячее — Трояновский был обеспечен прежде всего внезапностью и смелостью солдат. Еще когда мы проводили разведку боем в Гремячем, бойцы действовали так напористо, что немцы из хутора убегали в одном белье. Ребята нашли на дороге мундир, вроде бы генеральский, кто-то еще мерил, все смеялись над ним. А немцы здесь просто струсили и разбежались…

Лукъянюк Ф. М.:

— В окружениях мы все оборвались, и после этого боя многие мои бойцы под шинели одели и теплое немецкое обмундирование, переобулись в немецкие сапоги. Построил своих солдат, смотрю — половина, как фрицы. Приказал ротным проверить, не затесался ли к нам кто-нибудь из немцев. Проверили, и ведь нашли такого! Стоит в строю последним. Оказалось, шофер. Я приказал пристрелить его, он понял, упал на колени и стал просить пощадить его. Решил оставить его в живых. Поручил старшине роты смотреть за этим немцем. Доложил о нем комдиву, он тоже хотел сначала расстрелять его, но решил оставить. Этот немец вышел с нами из окружения, и воевал против своих. А вообще в то время, когда выходили из окружения, пленных не брали: не вести же их с собой! Генерала тогда взяли, раненого, допросили и пристрелили…

Итак, рискованная операция, когда, казалось, у людей совершенно не осталось сил, была успешно осуществлена благодаря решительности и смелости. Уничтожено более сотни автомашин с боеприпасами, горючим, продовольствием — это были тылы целой дивизии. Гитлеровцы потеряли здесь несколько десятков человек, потери наших были минимальны: убит всего один боец.

За умелую организацию этого боя майор Туркин был представлен к ордену Красного Знамени, старший лейтенант Михайленко первым в дивизии был награжден орденом Ленина. После выхода из окружения были награждены многие участники этой операции.

Ляшко П. А.:

— А мы, после того, как прибились к отряду майора Зайцева, начальника разведки дивизии, скоро разбились на группы человек по 20—25. Командиры на совещании наметили маршрут движения — на Тулу, назначили рубежи, договорились, что группами будем двигаться в нескольких километрах друг от друга, и тронулись в путь. В первый же день находившийся с нами красноармеец Чоботов сообщил, что где-то в роще будто бы зарыта казна дивизии, 715 тысяч рублей, ходили такие слухи. Политрук Карманов предложил пойти поискать ее, и трое человек пошли, но немцы их обстреляли и вечером они вернулись в отряд. Сам Карманов при этом был ранен, замучились его тащить, и вскоре пришлось оставить в какой-то деревушке.

Примерно на третий день мы остановились на ночлег в каком-то гумне на полянке. Все было тихо. Вдруг слышим из леса по-русски: «Товарищи красноармейцы, вы окружены, сдавайтесь!» Это были немцы. Но, судя по тому, что они предложили сдаваться, а не атаковали нас сразу, сил у них было немного. Да и были мы в более выгодном положении: могли простреливать поляну. Я решил поторговаться с немцами, а пока все заняли оборону. — «Вышлите офицера на переговоры!» — крикнул я в сторону леса. — «Выходите сдаваться, а там решим, что с вами делать» Я ответил, что надо посоветоваться с товарищами, — «Дайте нам десять минут!» Приготовились к бою. Со мной были документы штаба 771-го полка, две сумки важных бумаг. Рисковать документами я не мог, и решил их сжечь в гумне. (Полковые документы Ляшко сжег, но тогда же успел написать об этом акт с несколькими подписями красноармейцев, хранил его всю войну, и показал мне. — авт. ). Ситуация была критическая, время, нам отведенное, истекало. Мы ждали атаки немцев, но еще хуже, если у них окажется миномет: накроют всех одним выстрелом в этом гумне. В атаку немцы не пошли, но начали обстреливать нас из автоматов. Плохо бы все это кончилось, но на наше счастье стало темнеть, и хлынул проливной дождь. Я заметил, что в одном месте за полянкой начинается болото, немцев там быть не должно. Два человека остались в гумне нас прикрывать, а остальные поползли. И удалось уйти незамеченными!

Шли без передышки всю ночь, от немцев оторвались. У Карачевского шоссе, возле села Фроловки, мы наткнулись на дикую картину: у шоссе — масса расстрелянных мирных жителей, лежат рядами. На дереве висит голая молодая женщина, рядом валяется гроб, разбросаны венки, на дереве табличка: «Похороны не разрешаются. В деревне — дети мертвые на колах, в первой же хате — убитая женщина, двое мертвых маленьких детей с разбитыми о печку головами, в люльке — младенец с воткнутым в грудь ножом. От таких картин у нас просто заледенела кровь… Мы забыли об осторожности, осталась одна ненависть. Когда переходили шоссе, вступили в бой с немецким патрулем, двоих убили. Перешли железную дорогу, затем удалось угнать у немцев лошадей…

С отрядом майора Зайцева и капитана Малахова шла и группа, выносившая из окружения казну дивизии. Когда в первые дни окружения было оставлено все лишнее имущество, и каждый взял только оружие, три человека — начальник полевого отделения Госбанка Лексин, старший кассир Мокрецов и бухгалтер Медведев тоже стояли перед выбором: нести ли казну? Тащить на себе несколько тяжелых мешков с деньгами по лесам, сотни километров… Дойти с деньгами до своих — почти никаких шансов. Попасть в руки врага или погибнуть из-за этих денег можно было легко и быстро. И все-таки чувство долга не заставило этих людей колебаться ни минуты. Конечно, нести! Они еще не знали, что им придется идти 52 дня и 700 километров по глухим лесам и болотам, мимо деревень с гарнизонами гитлеровцев, когда можно было попасть в засаду и расстаться не только с деньгами, но и с жизнью.

Никто из их спутников не знал, что у этих голодных, исхудавших людей, питавшимися ягодами и кореньями, почти миллион рублей. Никто бы их не наказал, если бы они в этих условиях уничтожили деньги, но они и мысли не допускали об этом. Совершенно выбившиеся из сил, в лаптях и рваной одежде, но с миллионом за плечами, Валентин Медведев и Григорий. Мокрецов в конце ноября все же вышли из окружения. (Николай Лексин, совершенно обессилевший, остался по пути в одной из деревень). Герои доставили деньги в Москву, сдали их в Госбанк СССР, все до копеечки. Какой яркий пример беспрекословного выполнения своего долга!

Чем измерить всю ту тяжесть солдатского труда, степень риска и унижения солдат, выходивших из окружения… Жизнь каждого из них много раз висела на волоске, и нужна была величайшая вера в Победу, чтобы даже просто выполнять свой солдатский долг, а не только воевать. Безмерная усталость, голод, холод, неизвестность, возможность в любой момент попасть в засаду…

Дейч И. И., капельмейстер 409-го стрелкового полка, с сентября 41-го начальник снабжения 624-го полка:

— В какой-то деревне зашли мы спросить поесть. Вдруг вижу — из переулка выходит колонна наших. Не сразу понял, что это ведут пленных. Нас было четверо, стоим. Куда теперь бежать — охрана колонны тут же пристрелит. Автоматчик подошел, троих втолкнул в колонну, а меня почему-то оставил. Видимо, на солдата в этом рванье я был уже не похож. Пришлось пережить страшную минуту. Наш музвзвод на фронте ни разу не играл, хотя поехали с трубами и всеми инструментами, так и таскали их с собой до первого окружения. Помню, как до войны командир полка полковник Корниенко любил к нам зайти послушать музыку. Сидит, задумчивый… Мог ли я тогда, дирижируя оркестром, знать, что сам буду его хоронить… Он погиб в августе, во время прорыва из окружения. Снял я у него с груди медаль, а самого закопал в песочке. Начальник особого отдела полка Кузнецов тогда был тяжело ранен, вынести его мы не смогли, танки подходили, только и смогли ему помочь, что оставили пистолет, застрелиться… Так и шел все лето и осень — из одного окружения в другое…

Степанцев А. П.:

— Всем было тяжело. Винтовка казалась с пуд весом, сапоги каждый по пуду еще. Все время хотелось есть, все шатались от голода. Нам, мужчинам, было тяжело, а что же женщинам… С нами шла медсестра Аня Салынина, такая маленькая и худенькая, что мы все удивлялись: как ее мама на фронт отпустила… Посмотришь на нее — никогда не жалуется, и нам легче становилось. Дух нам поднимала одним своим бодрым видом. Ходила она и в разведку, да ее и звали — Анка-партизанка. Прошла с нами, мужиками, все окружения, и в дивизии — до последнего дня. Сколько она раненых спасла, сколько крови и смертей повидала, что не каждый мужик вынесет…

Корчагин М. И., командир отделения батальона связи, старший сержант:

— После боя у Гремячего мы шли дальше на восток по-прежнему с полковником Гришиным. Какой это был замечательный человек! Решительный, смелый, мы были уверены, что с ним не пропадем. Был он очень простой, общительный, ни за что не подумаешь, что полковник. Солдат уважал, никогда матом не ругал. Был случай, и товарищи могут подтвердить, что он сам однажды ходил в разведку, в фуфайке и лаптях, с кисетом сухих листьев, как крестьянин. Все свои решения он тщательно обдумывал, болел душой, как лучше выйти из окружения и нас сберечь. Помню, сидим в овраге, Гришин хмурый, смотрит на карту, и говорит: «Лукъянюк! Часа через два здесь пойдет 269-я дивизия, людям быть наготове, с ними дальше пойдем». Часа через два и правда идет колонна наших, мы пошли им навстречу, а только встали из стогов — нам в спины немецкие автоматчики начали стрелять. Еле тогда ушли…

Старостин Н. В.:

— Присоединились к другой дивизии и шли уже колонной в несколько сот человек. Немцы нас все время пытались поймать, в одном месте все-таки загнали в огневой мешок. Собрались мы все в большом овраге, рядом какая-то речка, немцы ее как-то сумели перекрыть, вода начала быстро подниматься и заливать овраг. А нас тут набилось больше тысячи, и не выйти — вся местность вокруг простреливается из пулеметов и орудий. Решено было прорываться под огнем. Предстояло пробежать полем до леса метров четыреста. По команде поднялись всей массой, и пошли, прямо на вспышки выстрелов. Падали вокруг меня, и справа, и слева, но меня не задело, проскочил. В лесу нас встретил конный, спросил, какой мы дивизии, показал, где наши. У костра увидел своих — Лукъянюка и Румянцева. — «Ну, Старостин, нигде не пропадет…».

Червов А. А.:

— Немцы так стреляли с горы из скорострельных пулеметов, что, казалось, словно секли свинцом. Хорошо, что здесь с нами было три Т-34, они и обеспечили прорыв. Но многие тогда остались в овраге, погибли… Я в один дух перемахнул через реку. Шли всю ночь, вразброд. Уже подмораживало, ветер, но днем было довольно тепло, ясное солнце. В лесу встретил группу танкистов, слышал разговор: «… Я адъютант командующего… Они движутся параллельно…». В сосновом лесу — несколько сот человек, в основном танкисты. Наломал веток, так измотался, что решил поспать. Слышал речь их комиссара: «Вы, танкисты, и без танков остаетесь танкистами… Идем на Фатеж, там нас встретит кавдивизия…».

Просыпаюсь — зубы стучат от холода, стал бегать, чтобы согреться. Вокруг ходят какие-то незнакомые люди. Пошел в деревню, она виднелась за лесом, поискать поесть. Женщина в какой-то избе налила мне пустого супа, подала кусочек хлеба. Поел теплого, и опять в сон потянуло. В деревне встретил полковника Гришина. Начальник связи дивизии назначил меня командиром группы из семи бойцов при командире дивизии, и мы пошли дальше на восток. Через сутки-двое к нам присоединилась группа Михайленко, затем группа Баранова, человек двадцать. То и дело к нам присоединялись еще какие-то мелкие группы наших из дивизии. Шли только ночами, потому что устали страшно. В деревнях — если и покормят, то по картофелине на брата, а хлеба, бывало, и не достанется…

Шкурин А. С.:

— Последнее мрачное воспоминание из событий окружения — это когда переходили шоссе Фатеж — Курск. Напоролись на немецкие танки, еле ушли, благо лес был недалеко. А потом, когда по-пластунски по грязи переползли шоссе, налетела немецкая авиация, прямо в поле. Один самолет сделал на меня несколько заходов и никак не мог попасть, расстрелял все патроны, и все равно несколько раз заходил — хотел ударить колесами. Чувство это непередаваемое, когда самолет заходит на тебя стремительно и с ужасным ревом… Как ни злился на меня этот немецкий летчик, а все-таки улетел ни с чем…

Коробков А. А.:

— Измучились все до предела, и как было обидно погибать, когда уже почти вышли из окружения. Помню, мой товарищ, Солдатов, из Арзамаса, все время были вместе, такой крепкий парень, а тут сел: «Не могу больше, не могу идти…». Как мы его ни просили, чтобы шел, пересилил бы себя. Вести его или тащить мы сами были не в состоянии. А скоро и немцы показались, догоняют, автоматчики. Мы пошли, а Солдатов остался, сидит на кочке. Когда я оглянулся метров через сто, вижу: подошел к нему немец и в упор выстрелил из автомата в ухо… Да, так бывало, что если сядешь, то самому и не встать… В иной день проходили километров по семьдесят, и так в конце уставал, что ни идти не могу, ни стоять. Однажды меня таким увидел лейтенант Михайленко, затащил в какой-то сарай, положил на солому, и я два часа спал, как убитый. Исключительные это были люди — лейтенант Михайленко и политрук Попов. Благодаря им у нас в батальоне никогда паники не было, а всегда говорили: «Все равно разобьем немца, никуда он не денется…»

К 30 октября части дивизии, а точнее — небольшие колонны, отряды и группы, начали выходить в район станций Косоржа и Щигры Курской области. Сплошной линии фронта на этом участке не было, и здесь находился сборный пункт частей 3-й армии, выходящих из окружения.

Первым в Щигры вышел отряд капитана Шапошникова численностью 76 человек, потом подошли еще две больших группы бойцов и командиров 771-го полка. Через двое суток в Щигры вышло управление дивизии во главе с полковником Гришиным, батальон связи, тыловые подразделения. Следом подошла колонна 624-го полка под командованием майора Тарасова численностью около ста человек.

Лейтенант Скворцов писал в эти дни в дневнике: «В полной форме соединились со своими. Радости нет границ! Узнали, что Москва стоит, темп немецкого наступления спал. Скоро должен быть перелом, это чувствуется во всем».

Да, можно понять радость этих людей, прошедших 350 километров по лесам и болотам, в условиях постоянного риска быть убитыми или попасть в плен…

Дзешкович И. А.:

— В Щиграх на перроне у цистерны со спиртом — солдат тьма, все пьют прямо из касок, поют, пляшут… Со станции из репродуктора слышен такой родной голос Левитана. Я подбежал к толпе, вижу такие радостные лица, что первая мысль была — «Неужели Левитан Победу объявил…». Мысль была, конечно, глупая, но у меня в тот момент было ощущение, что вдруг, вот здесь — и кончилась война… Второй раз такое потрясение я испытал только в День Победы, девятого мая…

Лукъянюк Ф. М.:

— Солдаты накинулись на эту цистерну, как пчелы на мед, стреляют по ней. Нужно было что-то немедленно делать… Решили с комиссаром дивизии Канцедалом подорвать цистерну противотанковыми гранатами, что немедленно и сделали…

Бабур В. Г., помощник начальника связи дивизии:

— Когда вышел к своим, а я немного отстал от главных сил, то первым встретил полковника Яманова. Он очень мне обрадовался. — «Голоден?» — «Конечно!». Принес мне котелок супа, я набросился есть, и тут в избу входит полковник Гришин, улыбается, рад. — «А кому это ты целый стакан водки налил, Бабуру? Он же нас в окружении наперстками поил…». Обнялись по-дружески. — «Смотри, какой вышел, в полной форме, побритый, в портупее, как с парада!» Он меня потом этим в пример ставил. А что наперстками поил, так это правда. У меня одного сохранилась фляжка с водкой, наливал в крайних случаях…

Мельниченко И. И., адъютант командира дивизии:

— После выхода из окружения встретил меня Иван Тихонович с объятиями. После такой разлуки мы, конечно, соскучились, он даже поцеловал меня. В начале окружения какое-то время мы ехали на машине, но потом горючее кончилось. Командир дивизии поручил мне: если найдешь бензин, то ехать на машине, сколько можно, а если не получится ее вывести, то оставить и сжечь. Полковник Гришин ушел дальше с генералом Крейзером. Технику стали топить в болоте, люди ушли вперед, я на последних каплях бензина еще сколько-то проехал. Вскоре исчез наш шофер, фамилия его была Огурец, родом из Одессы. С рассветом я собрал группу из двадцати солдат и вел ее из окружения. Больше месяца мы шли к своим…

Моисеев С. И., комиссар саперного батальона дивизии:

— Наш отряд под командованием майора Зайцева к линии фронта вышел в районе Тулы. Нас было человек четыреста, народ подобрался угрюмый, но сильный. Паники никакой никогда не было, хотя все устали и выглядели, как французы в 1812-м году. Привыкли ходить по болоту, что потом по полу ступать казалось странным, слишком жестко. Перед решающим броском через линию фронта мы построились. Выступил майор Зайцев, предупредил коммунистов, чтобы соблюдали порядок, и часа в три ночи тронулись в путь. Линию фронта нам помог перейти один старик, и перешли без звука. Вышли в Тулу, солдат передали в действующие на месте части, а нас, командиров, отправили на переформирование…

Богатых И. И., старший военфельдшер 409-го стрелкового полка:

— Наш полк линию фронта перешел удачно, без боя. Да и патронов у нас оставалось по обойме на брата. Вышло нас около пятисот человек как раз седьмого ноября, к Косой горе, под Тулой. Построились, начальник штаба полка капитан Акимов доложил майору Князеву, что полк построен. Князев поблагодарил всех за стойкость, выдержку, верность присяге. Потом выступил комиссар полка Александровский. Вокруг стояли женщины из села, слушали и плакали, глядя на нас, и что немцы зверствуют в окрестных селах. В конце митинга майор Князев сказал: «Мы еще погоним фашистов обратно!» И так это было уверенно сказано, что все почувствовали: скоро все изменится к лучшему. Потом наступила минута прощания — красноармейцы должны были остаться на этом участке фронта, а командиров отправляли в дивизию. Начался парад. Хотя какой это был парад… Особенно трогала обувь: рваные ботинки, выступали портянки, перевязанные тряпками сапоги…

Еще несколько дней в Щигры выходили мелкие группы бойцов, а потом все вышедшие из окружения части и подразделения по железной дороге были переброшены в Елец, где дивизия начала приводить себя в порядок.

В Ельце численность активных штыков дивизии составляла 806 человек, не считая тыловых подразделений. Это примерно шестая часть личного состава от того, что имелось перед отходом с позиций на Судости.

Потери были большие. Вся материальная часть, артиллерия, автомашины, повозки, средства связи были утрачены. Но считать, что дивизия в этих боях была разгромлена, было бы ошибкой. Костяк ее, основные части, сохранились. В полном порядке был штаб дивизии, все его службы и отделы, штабы полков, минимально необходимое количество командиров и бойцов для восстановления боеспособности. Значительная часть людей сначала попала в другие части, как, например, отряд майора Зайцева и 409-й полк. Многие из них позже сумели вернуться в родную дивизию. Но часть осталась в других соединениях, как, например, артиллеристы 497-го ГАП во главе с майором Малых.

Илья Викторович Малых воевал всю войну на других участках фронта. Награды говорят сами за себя: орден Ленина, пять — Красного Знамени, ордена Кутузова 2-й степени и Отечественной войны 1-й степени.

Шапошников А. В.:

— Два-три дня в Ельце прошли в хлопотах по восстановлению полка. Нужно было помыть людей в бане, дополучить снаряжение, переформировать роты и батальоны, подобрать командиров. Кажется, все сделал, и только прилег отдохнуть, звонок по телефону: «Шапошников? Срочно на погрузку! Строить личный состав и грузиться в эшелон на станции…» Так и не удалось выспаться после окружения. Много было пройдено, страшно оглянуться, но и впереди была еще целая война…