Валерий Киселев

16. В болотах Полесья

«Животом по грязи, дышим смрадом болот,
но глаза закрываем на запах.
Но на запад, на запад
ползет батальон, чтобы солнце
взошло на востоке…»

Владимир Высоцкий

16 октября соединения 65-й армии генерала Батова форсировали реку Днепр в районе города Лоева и захватили плацдарм, имевший важное оперативное значение. Под угрозу обхода с левого фланга ставилась вся гомельская группировка противника. Для развития успеха на плацдарм были переброшены соединения 48-й армии, в том числе и 137-я стрелковая дивизия.

К 7 ноября 1943 года дивизия сосредоточилась на плацдарме с задачей наступать в направлении города Речицы вдоль западного берега Днепра. 10 ноября дивизии 65-й армии перешли в наступление, в прорыв были введены 1-й гвардейский и 9-й танковые корпуса.

Используя успех соседей, начала продвигаться и 137-я стрелковая дивизия. Догоняя и отбрасывая подразделения 31-й пехотной дивизии противника, 13 ноября дивизия вступила в город Холмечь. Продвижение наших частей затруднялось не только сопротивлением гитлеровцев, но и крайне тяжелыми природными условиями — леса, болота, бездорожье.

В результате смелого маневра танкистов корпуса генерала Панова удалось быстро и без больших потерь овладеть Речицей. Противник на этом направлении оказывал сопротивление уже только небольшими группами и быстро откатывался за реку Березина. Развивая успех, 137-я стрелковая дивизия за четверо суток прошла с боями 50 километров и в ночь на 27 ноября сходу форсировала Березину у места ее впадения в Днепр, овладев при этом поселком Горваль. Захваченный плацдарм имел важное оперативное значение.

Но за Березиной начинались почти сплошные болота, и полное отсутствие дорог существенно задерживало наступление. Даже небольшими силами гитлеровцы имели возможность упорно обороняться. Противник занимал оборону в основном по сухим местам, полагая, что болота непроходимы, но именно используя болотистую местность, наши части находили возможность маневрировать и отбрасывать врага. Так 30 ноября батальона капитана Уварова 624-го полка после тщательной разведки при поддержке артиллерии двух полков перешел болото, ударил гитлеровцам во фланг и обеспечил создание плацдарма для всей дивизии. Гитлеровцы несколько раз пытались вытеснить наши части в болото, но всякий раз безуспешно.

Две недели пробивалась дивизия через леса и болота, преодолевая упорное сопротивление гитлеровцев. На участке дивизии силы противника, по данным разведки, насчитывали 5 батальонов пехоты, 57 орудий и минометов, более 50 пулеметов. Фактически наши части по численности не превосходили гитлеровцев, только в артиллерии было преимущество: в дивизии насчитывалось 220 орудий и минометов. Но из-за трудностей по подвозу боеприпасов она не могла использовать всех своих возможностей. Нередко снаряды приходилось доставлять на руках за несколько километров. В сложных условиях болотистой местности, слякотной белорусской погоды, когда даже окоп невозможно было выкопать, дивизия продолжала продвигаться. Гитлеровцы, зная, что против них сражаются ослабленные части, то и дело предпринимали яростные атаки, стремясь вернуть выгодные позиции.

4 декабря части дивизии, пройдя болото, овладели двумя линиями траншей и с боем взяли поселок Бор. Несколько батальонов дивизии вышли к железной дороге Жлобин — Калинковичи в районе станции Мормаль. На этом рубеже развернулись затяжные кровопролитные бои. Выход к железной дороге обеспечил бой батальона капитана Василия Лагодного 624-го полка. Еще во время артподготовки подразделения батальона подошли к переднему краю обороны противника. Атака была стремительной, всего за 20 минут гитлеровцы были выбиты из траншей. В бой вступили главные силы дивизии…

Резник А. И., командир 2-го батальона 409 полка, майор в отставке:

— Нашему полку для атаки на Мормаль было придано двадцать танков, но, к большому сожалению, они не оказали нам помощи — когда пошли в атаку, то попали под огонь «Фердинандов» из засад. Били так, что только башни отлетали, через полчаса все наши двадцать танков горели. Командир полка тогда даже за голову схватился. Вся тяжесть боя легла на пехоту и артиллерию. Немцы сопротивлялись упорно и умело, да и сил у них было тогда больше, чем у нас. С большим трудом взяли только станцию, я еще был назначен комендантом. А поселок тогда так и не взяли — позиции немцев были удобные, и выбить их оттуда не получалось…

Остановив наше наступление, гитлеровцы сами начинают атаки. Несколькими большими группами пехоты они атаковали по всему фронту дивизии. На батальон капитана Уварова гитлеровцы наступали при поддержке танков. Его солдаты метким огнем заставили пехоту гитлеровцев сначала залечь, а потом отойти, повернули назад и танки. Новая атака — на батальон капитана Лагодного. Комбат отвел роты на более выгодные позиции и отрезал пехоту от танков. Особенно отличились бойцы лейтенанта Федорова, и сам лейтенант лично вел огонь из пулемета, воодушевляя своих солдат. Рядовой Давлетов и раненый продолжал вести огонь. Когда к нему подошла помощь, то перед его окопом валялось 15 убитых гитлеровцев, а сам герой лежал раненый с залитыми кровью глазами. Танки заставил повернуть назад сержант Дикарев, ведя огонь из противотанкового ружья. Несколько атак отбил взвод лейтенанта-горьковчанина Глумова. Под дружным огнем его взвода гитлеровцы всякий раз откатывались обратно, а лейтенант Глумов уничтожил из автомата семерых гитлеровцев.

Весь день 5 декабря немцы продолжали атаковать позиции дивизии. Это был очень тяжелый и драматический день…

Шилков А. П., командир орудия батареи 624-го стрелкового полка, старший сержант, Герой Советского Союза:

— Утром я осмотрел, хорошо ли замаскированы орудия моего взвода и решил сходить в третий взвод, занимавший позиции справа. До соседей оставалось метров пятьдесят, как вдруг увидел такое, что по спине побежали мурашки… Из кустарника впереди показался ствол танка, а через секунду выполз «Тигр». У наших орудий — ни души! Бросился к ближайшему, вогнал снаряд в казенник, выстрел — попал! Второй снаряд, третий, в упор, почти в лоб танку. В ярости я забыл, что снаряды «сорокапяток» «Тигру», как об стенку горох. А танк — вот он, рядом. Отпрыгнул в окопчик, «Тигр» с лязгом смял пушку, а в следующее мгновенье небо померкло, в затылок ударила теплая волна от работающего двигателя. Чуть погодя, шевельнулся. Земля давит, но подается. С трудом высвободил руки, плечи. А танк впереди в нескольких метрах, стреляет по нашим. И совсем рядом ящик с противотанковыми гранатами. Швырнул гранату под гусеницу — «Тигр» закрутился на месте. Выждал, когда он повернется ко мне задом — и кинул вторую, в баки с горючим. Потом пополз ко второму уцелевшему орудию. Шестеро из расчета убиты, седьмой увидел меня, приподнялся на локте и смотрит. Перевязал его, оттащил в окопчик. Спросил бойца: «Где комбат?» — «Ранен. Связной и командир взвода понесли его в тыл». А в тылу у нас уже немцы…

Абрамов Г. К., командир взвода батареи 45-миллиметровых орудий 624-го стрелкового полка:

— Наша батарея старшего лейтенанта Сириченко занимала позицию на небольшой возвышенности, поросшей редким кустарникам. Орудия стояли метрах в 50 от позиций пехотинцев. Рано утром шестого декабря, еще было темно, гитлеровцы открыли сильный огонь из орудий. Мы выскочили из землянок, подбежали к орудиям и приготовились к бою. Немцы быстро приближались цепью к нашей обороне, и что-то сильно орали, наверно шнапсу хватили для смелости. Пехота наша открыла огонь из винтовок, мы из орудий, но немцы приближались очень быстро. Некоторые наши пехотинцы не выдержали и стали отходить мимо нашей батареи, пришлось их обратно загонять в окопы — перебьют же на открытом месте! Наконец, немцы устали, да и потери у них были, и отступили.

Примерно через полчаса, когда рассвело, фашисты начали еще одну атаку. На этот раз пехоту поддерживало несколько танков, машин пять-шесть. Мы подпустили их поближе и ударили подкалиберными снарядами. Орудие сержанта Шилкова подбило один танк, а потом и второй. Сам командир батареи Сириченко умело руководил боем, переходя от одного расчета к другому, воодушевлял людей, а когда один расчет полностью вышел из строя, сам стрелял из орудия. В самом конце боя меня ранило в плечо разрывной пулей. В окопчике за орудиями меня перевязали, но от потери крови я временно потерял сознание, а когда пришел в себя, понял, что наши отбивают новую атаку. Потом услышал от солдат, что и командир батареи ранен, но он продолжал вести бой, и только когда уже все кончилось, нас вместе везли на телеге в медсанбат, он рассказал, что все атаки отбиты, на помощь нам пришли соседи…

Шилков А. П.:

— Со стороны железной дороги шла колонна танков. Один, два, три… Насчитал до двадцати и перестал. Потом оказалось, что танков было 36. Открыл огонь по колонне. Загорелся один танк, потом второй, третий. Когда задымил седьмой танк, нервы у немцев не выдержали, и колонна повернула за железную дорогу. Семь костров дымили на поле… Но что делать дальше? Наши отошли, впереди и сзади немцы. Но еще целы были пять орудий двух наших взводов. Решил принять командование батареей на себя. Помню, как наводчик Ермолаев сказал: «Выходит, это наш последний бой?». Но разговаривать было некогда: снова танки показались. И пять орудий нашей батареи подбили тогда тринадцать танков, из них Ермолаев — четыре.

На позициях здесь мы стояли еще двое суток, и было нас тридцать четыре человека. Когда немцы атаковали пехотой, половина нас отбивались из автоматов, остальные — из пушек. Наконец, наш полк перешел в наступление, станцию Мормаль взяли. Меня вызвал командир дивизии, который, оказывается, следил за боем нашей батареи. Поблагодарил за службу и попросил приготовить на всех батарейцев наградные листы. Через месяц меня ранило, а в госпитале узнал, что мне присвоено звания Героя Советского Союза. Пять долгих лет провел в госпиталях, а потом вернулся к своей довоенной профессии бухгалтера…

Ратин Н. Г., командир батареи 409-го полка, впоследствии начальник артиллерии полка, майор в отставке:

— В этом бою, когда немцы атаковали второй батальон Резника, участвовала наша батарея в составе двух орудий взвода лейтенанта Ратушева. Батарея Сириченко нам была придана. Бой был очень тяжелый, обстановка трудная, отбитых атак не считали, немцы лезли со всех сторон. Ранены были Ратушев и Сириченко. Я отправил раненого Сириченко на КП, сказал: «Помогай тут, чем можешь, нам отходить некуда, погибнем — расскажешь как». Но мы выстояли, и ни один солдат с позиций не ушел. Во второй половине дня подошел наш артполк и поддержал нас заградительным огнем. Ночью к нам пришел замполит полка майор Коростелев, пожал нам руки и сказал, что мы будем представлены к высшей правительственной награде…

Василенко М. Ф., замполит 238-го ОИПТД:

— Мы были посланы на помощь батарее Сириченко, но прибыли, когда бой уже закончился. Все позиции батареи были изрыты воронками, завалены гильзами, кругом лежали трупы. Наши были почти все убиты, Сириченко лежал раненый в блиндаже. Перед батареей, метрах в 10—15 я насчитал с полсотни убитых немцев, дальше валялись еще, как потом посчитали — более двухсот. Один немец, раненый, лежал у самых орудий. «Драй киндер», — говорит, фотографии показывает, мол, не пристреливай… Собрали наших убитых, с почестями похоронили…

За этот бой и прошлые боевые заслуги, а батарея старшего лейтенанта Николая Сириченко за 1943 год уничтожила 7 танков, 2 «Фердинанда», 2 орудия, 8 пулеметов и более 800 гитлеровцев, ее командир был удостоен звания Героя Светского Союза. Такой же высшей награды Родины был удостоен и его лучший командир орудия старший сержант Анатолий. Шилков. Он неоднократно отличался в предыдущих боях — на Неручи, на Десне, и на Соже, дважды был ранен, но оставался в строю, в трудную минуту заменял командира батареи. Старший лейтенант Николай Ратин был награжден орденом Отечественной войны 1-й степени.

После госпиталя капитан Сириченко вернулся в дивизию и был назначен командиром 238-го отдельного истребительно-противотанкового дивизиона.

Батареи Сириченко и Ратина в боях 6 декабря дрались мужественно и оказали большую помощь соседям, приняв на себя главный удар…

А бои на этом участке фронта в те декабрьские дни продолжались с прежним упорством обеих сторон…

Корнильев В. В., командир батареи 771-го полка, старший лейтенант:

— Моя батарея в тех боях была придана батальону майора Алимова. Батальон сходу преодолел заболоченный участок местности, сбил немцев с высоты и занял ее. Батарея сразу проскочить это болото не смогла, кони не шли, пришлось орудия перетаскивать на руках. Когда перетащил к батальону первое орудие, командовал им старший сержант Орлов, немцы вели страшный огонь. Мое орудие тут же вступило в бой. Помню, что Алимов, несмотря на сильнейший огонь, сидел на бруствере ячейки и набивал трубку табаком. Затем командир моего взвода Абилевич подтащил еще одно орудие, и батальон удержал высоту.

Вечером, когда стемнело, подошли кухни и начали кормить людей. Мы сидели с Алимовым рядом, котелки стояли между ног. В это время подошел зам. командира полка и передал приказ полковника Кадиро: «Немедленно продолжать наступление». Алимов стал возражать, поскольку еще не было свежих разведданных о противнике, но зам. командира полка настоял на выполнении приказа.

Пришлось Алимову собирать батальон и идти вперед, в темноте. Минут через пятнадцать впереди разорвался шквал огня. Оказалось, что немцы под прикрытием темноты тоже развернутым строем шли навстречу нашим цепям. Они обнаружили нас первыми и открыли ураганный огонь из пулеметов и автоматов. В наших цепях началась паника. Батальон дрогнул и стал отступать. Мы, офицеры, пытались остановить отступающих, но безуспешно. Батальон перебежал через боевые порядки нашей батареи. Немцы на этом не остановились, попытались захватить батарею. Мы перешли на картечь. Наводили по вспышкам выстрелов через ствол, так как в панораму было ничего не видно. Не сумев захватить нас в лоб, немцы стали обходить батарею с флагов. Пришлось занимать круговую оборону. И так вели бой почти до утра. В это же время прорвавшиеся немцы подошли почти к штабу дивизии, где был последний резерв — рота автоматчиков. На КП находился начальник штаба дивизии, автоматчики по его приказу сильным огнем в упор и контратакой остановили немцев и погнали их назад. Отступающие немцы опять поперли на нас, артиллеристов. Опять нам было жарко, опять вели огонь картечью. Под утро положение было восстановлено…

Булка Г. П., рядовой 409-го стрелкового полка:

— Утро четырнадцатого декабря 43-го года… Сорок пять минут шла артподготовка, а потом мы поднялись вслед за нашими танками. Немецкий пулемет впереди не дает продвигаться. Тяжело ранило помкомзвода. Командир отделения Лисицын приказал мне уничтожить этот пулемет, иначе, говорит, застрелю. А как его уничтожить — не сказал. Попробовал стрелять по пулемету, но видно его было плохо. Вдруг впереди подбили наш танк, дым понесло по полю, закрыло им пулемет, но и немцам нас стало плохо видно. Взял две гранаты и быстро пополз по-пластунски на пулемет. А он строчит и строчит… Подполз на бросок гранаты и одну за другой — в пулемет. Сразу он замолк. Спрыгнул в траншею — один пулеметчик убит, второй тяжело ранен. Добил я его, присмотрелся — да это же власовцы! Скоро прибежали сюда и наши вместе с командиром отделения Лисицыным. Сходили в блиндаж — там полно было выпивки, закуски…

Богатых И. И., старший фельдшер 409-го полка:

— Враг ожесточенно сопротивлялся, а на подступах к деревням — болота, то и дело дождь. Насквозь вымокшие солдаты батальона Резника с помощью штрафной роты овладели окраиной деревни, кажется Васильчиково. Следом шел взвод санитаров-носильщиков, собирая раненых в уцелевшую хату, где был и КП Резника. Все время следом за атакующими шел военфельдшер батальона Коля Смирнов, храбрейший до отчаянности. Санинструктор Кремнев Коля, выйдя за подбитый танк, (работа Ратина), увидел группу немцев, идущих к нашим раненым, лежащим у танка, и открыл по ним огонь. Помогали и мы — санитары Новгородцев и Курочкин, и я. Помогали и раненые, зачастили выстрелами, кто мог. На наше счастье подоспели бойцы и разделались с этими заблудившимися немцами. В огородах нашли еще несколько наших раненых, из молодых, необстрелянных солдат. Один, лет 17—18, все кричал: «Мама, мама, спасите…», плакал и стонал, и я зажимал ему рот, чтобы немцы не услышали и не стреляли на крик. Конечно, осколки кости — больно, но я понял, что он не из кадровых «старичков», которые в зубы закусывали ворот гимнастерки от боли и молчали до холодного пота. Через болото несли мы вшестером восемь человек тяжелораненых, возвращаясь за некоторыми по колено в воде, и так таскали их на 500—700 метров.

Привезли в село, куда уже прибыла санрота полка во главе с капитаном Парамоновым, только что прибывшим из академии. Он был молод, красив, в неполевой форме, держался строго, достойно. Но село было занято тяжелой артиллерией, у каждого дома — пушки, часовые. В дома нас не пускают и даже разговаривать не хотят, а у нас ведь раненые мокнут под дождем. Вокруг их хлопочут Мамонова, Ипатова, Вербицкая, Хмельнов. Просим пустить раненых в дом — не пускают, мол, все забито, но неужели отбитых у врага теперь бросим? Принимаю решение «штурмовать» дом. Занесли раненых, а некоторые уже начали бредить. Бывший в этом доме какой-то командир вынужден был уступить. Потом передали раненых медсанбату вместе с домом, и пошли догонять полк.

И снова бои, снова раненые… Во всем мне содействовал Парамонов, и я скоро убедился, что этот с виду молодой человек настолько требовательный к дисциплине, что даже женщины почувствовали себя солдатами. Нередко он рисковал жизнью, выезжая с врачебной группой к самой передовой. За Бобруйск он будет представлен к Красной Звезде…

Тяжелые бои продолжались каждый день. До 15 декабря продолжались бои в районе станции Мормаль, но перейти полотно железной дороги Жлобин — Калинковичи частям дивизии не удалось. Наступление было прекращено из-за крайней измотанности личного состава. Гитлеровцы беспрерывно обстреливали наши позиции из орудий и минометов, то и дело налетала их авиация. В один из таких налетов, когда бомба попала в блиндаж с радиостанцией командира дивизии, радист сержант Василий Жуликов бросился в огонь и, рискуя жизнью, спас рацию, чем обеспечил возможность ведения управления боем. С серьезными ожогами герой был отправлен в госпиталь.

В эти дни был тяжело ранен командир дивизии генерал Алексей Иванович Алферов…

Кисляков С. П.:

— Как раз в это время мы, курсанты учебного батальона, несли охрану штаба дивизии в деревне Абольцы. Штаб располагался всего в нескольких километрах от передовой. В этот день я был часовым у домика командира дивизии. Помню, он еще вышел на крыльцо, поговорил со мной, предложил: «Хочешь картошки горячей?». Я ответил, что нам на посту не положено. — «Ну, как хочешь», и вошел в дом. Я отошел на несколько метров, и в это время свист тяжелого снаряда и — взрыв у самого дома. Генерал был жив, но тяжело ранен в обе ноги. Сразу же это место оцепили…

Так дивизия потеряла одного из своих самых боевых и опытных командиров. С именем генерала Алферова, кавалера орденов Кутузова, Суворова, Красного Знамени и многих других, в истории дивизии были связаны бои за взятие Покровского, Змиевки, форсирование Десны, Сожа, Березины. Это был талантливый и умный военный, безупречной личной храбрости. Среди командиров и солдат он пользовался авторитетом и заслуженным уважением. Высоко ценило его командование корпуса и армий.

Несколько дней обязанности командира дивизии исполнял полковник Гордиенко, с 12 декабря в командование дивизии вступил полковник Смирнов.

15 декабря дивизия сдала свой участок 4-й стрелковой дивизии и была отведена во второй эшелон на отдых и пополнение.

Кончался 1943 год — год решающих побед Красной Армии. Позади были уже сотни километров военных дорог, больших и малых боев, сотни освобожденных деревень и городов. В штабе дивизии подводили итоги за последнюю операцию и за весь 1943 год. С начала летнего наступления, с 23 июля, дивизия прошла с боями 600 километров, освободила около 400 населенных пунктов, было уничтожено и захвачено более 200 орудий и минометов, около 500 пулеметов, более 150 автомашин, 20 танков и самоходок и огромное количество другой боевой техники и вооружения. На боевом счету дивизии к концу 1943 года было уже около 30 тысяч уничтоженных и выведенных из строя гитлеровцев.

Все эти победы доставались большой кровью. С 23 июля по конец декабря дивизия потеряла убитыми около 2500 человек.

С начала летнего наступления и по конец 1943 года в дивизии было награждено 2320 человек, в том числе орденом Красного Знамени — 44 человека, Александра Невского — 19, Отечественной войны — 27, Красной Звезды — 390 и около 1800 человек медалями. За год шесть человек получили звание Героя Советского Союза: Б. Исимбаев, О. Н. Степанов, М. Л. Спивак, И. Я Бобров, Н. Т. Сириченко и А. П. Шилков. За период наступления значительно возросло воинское мастерство личного состава, выучка и опыт командиров, слаженность штабов и работа тыла. На высоте в период наступления была политработа, значительно повлиявшая на боеспособность дивизии. Пример в боях, как правило, показывали коммунисты и комсомольцы. Только в декабре в партию было принято 114 лучших солдат и офицеров. Например, в 624-м стрелковом полку за период с июля по декабрь подали заявления о приеме в партию более 500 человек, правда, принять удалось только 287 человек, остальные были убиты или ранены в боях.

К Новому 1944 году дивизия получила три вагона подарков от шефов-горьковчан. Подарки скромные, но по военному времени, когда и в тылу жилось несытно, они были особенно дороги. На 4,5 тысячи человек 18 килограммов масла, 764 килограмма сухарей, 735 пачек махорки, 340 литров водки, кисеты, платочки…

Быстро шли дни во втором эшелоне, заполненные в основном работой по подготовке к новым боям и уже 16 января дивизия снова вводится в бой — на Паричском направлении. В это время, зимой 1944 года Ставка перенесла центр тяжести операций на Украину, туда направлялись все резервы. Белорусский фронт не получал ничего, хотя задача была прежней — наступать. Маршал Советского Союза Рокоссовский вспоминал об этом времени: «На крупные успехи не рассчитывали, но и на месте не стояли».

Была капризная белорусская погода: то оттепели, то снова морозы. А воевать нужно было каждый день, ходить в атаки, стрелять, ползать, рыть землю, спать в окопах, мерзнуть и мокнуть. И сопротивление гитлеровцев не уменьшалось, на каждую нашу атаку они отвечали своей. В тяжелых зимних условиях, когда эффективность действий артиллерии была снижена, и орудия передвигали в основном на руках, когда действия пехоты был затруднены самой природой, особое значение приобретало тактическое мастерство и смекалка. В этот период тактика действий применялась такая: сковывание противника с фронта активными действиями мелких групп и удар во фланг и тыл главными силами, прежде всего лыжниками…

Медведев А. Ф., командир отдельного лыжного батальона дивизии:

— Батальон сформировали в декабре 43-го по приказу командира дивизии, и насчитывал он до 1200 человек. В январе я получил приказ комдива взять укрепленный пункт противника в деревне Лески. Пошли ночью. Немцы нас не ждали. Бой шел до девяти часов утра, но эту деревню мы так и не взяли: артиллерия не смогла нам помочь. В этом бою особенно отличились первая рота старшего лейтенанта Первухина, командиры взводов Пахомов, Филатов и Нахмедов. А наш батальон потерял тогда более тысячи человек. Расследование причин таких потерь вел особый отдел полка. Но когда через неделю село взяли, то оказалось, что немцы потеряли в ту ночь около трех тысяч убитыми и ранеными. Местные жители рассказывали, что своих убитых немцы собирали и вывозили целую неделю. В деревне стояли 16 подбитых и сожженных немецких танков…

За этот бой А. Ф. Медведев был награжден орденом Отечественной войны 1-й степени. Но награду он получил только в 1964 году, поскольку вскоре был тяжело ранен.

Особенно отличился в январских боях лыжный батальон старшего лейтенанта Самарцева. В самом начале наступления роты лейтенантов Макарова и Захарова скрытно прошли через брешь в позициях гитлеровцев, ворвались на важный перекресток дорог и заняли круговую оборону. Гитлеровцам удалось обнаружить наших лыжников и отрезать им отход. Батальону пришлось вести бой в окружении, не имея ни поддержки артиллерии, ни связи. Два «Фердинанда» начали атаку с фронта, а три танка с тыла. Под прикрытием брони на лыжников шло до двухсот гитлеровцев, подогретых шнапсом и надеявшихся на легкий бой. Метким и дружным огнем атака была отбита — десятки гитлеровцев были убиты, остальные откатились. Танки долго не решались идти вперед, рискуя получить гранату под гусеницу, потом одна машина с десантом на броне все же вышла на просеку. Десантники — 15 автоматчиков — были уничтожены, но танку удалось уйти. Еще два часа продолжался кровопролитный бой. Наши солдаты умирали как львы, но силы иссякали, и преимущество в огне было у гитлеровцев. Погибли многие бойцы, погиб командир роты лейтенант Захаров. Сам комбат Самарцев, уже раненый, сумел собрать бойцов в кулак, прорвать кольцо и выйти к своим.

За этот бой старший лейтенант Самарцев был награжден орденом Красного Знамени. В то время, когда батальон Самарцева, отвлекая на себя крупные силы, вел бой, в наступление перешли главные силы дивизии. Противник был сбит с позиций и начал отходить. Но контратаковали гитлеровцы с редким упорством, так только 771-й полк отбил три контратаки. В последней из них комсомолец Лазарев, оставшись из пулеметного расчета один, хладнокровно подпустил дико орущих гитлеровцев поближе и точным огнем буквально выкосил атакующую цепь. Более 30 трупов осталось лежать на снегу. Медленно, но верно наши части теснили яростно огрызавшегося врага километр за километром…

Горчаков Ю. М, комсорг 624 полка:

— Как немцы ни цеплялись, но всеравно их теснили. Один раз наш батальон загнал их большую группу в болото, они там сидеть не хотели и пошли в контратаку — человек триста, густой цепью. А наши не выдержали и начали отходить, я в это время был с полковой батареей и вижу — немцы гонят батальон на ровное мести», хорошо успели быстро открыть огонь и прикрыли его отход. Немцы пошли на нас, но ничего, отбились, остались живы…

Сливный И. А., командир 238-го ОИПТД, подполковник в отставке:

— Январь 44-го… Две моих батареи стояли в боевых порядках полков в первом эшелоне, а третья охраняла штаб дивизии. На рассвете я услышал частые выстрелы в районе обороны одной из батарей. Я быстро побежал туда и увидел, что батарея ведет огонь по противнику, под покровом ночи просочившемуся на фланг нашей обороны, чтобы потом ударить по штабу полка. Командир батареи был уже ранен. Я приказал открыть огонь картечью, а сам лег за пулемет. Противник не ожидал залпов картечью и дрогнул. Как раз к нам на помощь пришла разведрота дивизии. В этом бою атаковавший противник был почти полностью уничтожен…

За этот бой Иван Сливный был награжден орденом Красного Знамени…

Каждый километр в направлении на Паричи стоил огромного труда. В эти дни — еще одна трагедия: стрелковая рота в наступлении попала на минное поле. Десятки бойцов были убиты и тяжело ранены…

Захарова Т. Л, врач-ординатор медсанбата дивизии:

— Этот страшный день останется у нас в памяти навсегда… Раненых доставляли с оторванными ногами, в шоковом состоянии. Хирурги оперировали одновременно в трех операционных. У нас сердца сжимались от ужаса и гнева: столько молодых, крепких парней — и без ног, окровавленные, бледные… На каждого хирурга в тот день пришлось не менее двадцати операций…

За 12 дней боев дивизия продвинулась на 20 километров, за эти дни было выведено из строя до двух тысяч гитлеровцев, уничтожено 11 орудий, 18 минометов и 25 пулеметов. Гитлеровцы вынуждены были заменять оборонявшуюся здесь 253-ю пехотную дивизию на вновь пополненную 6-ю пехотную.

137-я стрелковая дивизия понесла в этих боях также серьезные потери. Погиб командир 624-го полка подполковник Сущиц, не дойдя всего 10 километров до своей родной деревни. Это была тяжелая утрата для всей дивизии. Новым командиром 624-го полка был назначен полковник Резинкин.

Был убит замкомбата капитан Скипочка, умер от ран командир батальона 624-го полка капитан Алмосов. Тяжело были ранены комбаты майор Лагодный, майор Уваров, капитан Котов, комбаты 771-го полка майор Безбах, майор Свинцов, гвардии капитан Евстратов, комбат 409-го полка капитан Медведев. Большие потери были и в политсоставе. Умер от ран комсорг 771-го полка капитан Кабанов. Более двух лет воевал он в составе дивизии и пользовался заслуженным авторитетом настоящего комсомольского вожака. Был убит и комсорг 409-го полка лейтенант Панин, умер от ран парторг этого же полка капитан Прокопенков, выбыли по болезни замполиты 409-го и 771-го полков майоры Коростелев и Соболев…

Нигруца А. К., командир огневого взвода минометной батареи 624-го стрелкового полка:

— В ночь под Новый год, возвращаясь с совещания у командира полка, во время артналета погиб наш командир батарее капитан Ростовцев. Мы в это время как раз собирались проводить старый год, в кружке уже плескалась водка, как вдруг меня позвал связист, белый, как мел. Я схватил телефонную трубку и только разобрал слова Кравецкера, что погиб комбат. Больше он ничего из-за душивших его рыданий ничего сказать не мог. У меня перехватило горло от спазм, сел в закутке у связиста на пол блиндажа и разрыдался… И ничего не мог сказать окружившим пеня пехотным командирам. Кто-то пытался сунуть мне в руку котелок с водой, что-то говорили, а я плакал…

Утром немец снова полез. Сцепив зубы, я смотрел на разрывы мин в бинокль и все шептал: «Это вам за комбата, сволочи…». Были, конечно, и другие русские слова, которые на бумаге не напишешь. Батарея стреляла, как никогда точно.

А скоро пришла и моя очередь… Немец бил из дальнобойных орудий. Не помню, или я слетел с лошади от взрыва, или меня кто-то уже раненого снял с седла и затащил в окоп. Большой осколок пробил ватные штаны и полностью перебил правую ногу выше колена. Боли я не чувствовал, но помню, как ругал Кравецкера: «Зачем поехали на эту рекогносцировку?», как он перевязывал мне рану и делал жгут из повода от уздечки. Кравецкер плакал, и то и дело говорил: «Саша, не давай резать ногу…».

Хирург Комоцкий спросил: «Выдержишь, если будем резать так? Можешь ругаться, кричать, только терпи». Дали мне кружку, водка или спирт, не разобрал, выпил залпом, и… запел. Хирург долго ковырялся в ноге, потом сказал, что оставил мне ногу…

Уваров Н. Я., командир батальона 624-гострелкового полка:

— Меня ранило 17 января… Без серьезного боя сбили немцев с позиций, перебежками идем вперед. Немцы быстро отошли. Построил людей во взводные колонны — впереди разведчики шапками машут: «Пусть свободен!» Идем лесом, тихо, и вдруг пулеметная очередь справа, рука так и повисла, я ее не чувствовал. Шинель не дал резать, сам дошел до санроты. Там лангет на руку поставили и — в медсанбат…

Фатального чувства, что убьют — все равно не было. В бою об этом времени не было думать. Чувство страха бывало, все сжато внутри, но рассудок никогда не терял. Всегда жаль было людей. Сегодня прибыли в батальон, а завтра уже убиты. Или только привыкнешь к людям, месяц-два вместе и — убиты…

Кисляков С. П.:

— Непосредственно на переднем крае нас, солдат, оставалось уже очень мало. Так наша стрелковая рота, которой командовал горьковчанин лейтенант Огнев, насчитывала всего человек тридцать, и мы занимали фронт метров пятьсот. Зато вооружены мы были хорошо: у каждого ПТР, пулемет, автомат, гранаты, расставим все это по окопам и только перебегаем из одной ячейки в другую. Немецкие траншеи были очень близко, всего метрах в 40—50, так что гранатами перекидывались. Как дразнили немцев: постучим лопаткой об лопатку — немец туда из пулемета, мы его засечем и гранату туда, если близко, или охотимся сами с пулеметом. То и дело заползали к нам в окопы немецкие разведчики — глушили их или били в ближнем бою. Однажды взяли трех фрицев, я повел их в штаб, они просят: «Камрад, эссен, тринкен!». Думаю: «Камрад» вспомнили… А заставить вас «Интернационал» петь?». Остановил, объяснил, что надо спеть, и они с таким воодушевлением спели. Вообще немцы вояки были исполнительные…

Жуликов В. А:

— Насколько они были исполнительны и пунктуальны, вспоминается такой эпизод. Как-то наши солдаты взяли в плен немецких связистов, которые притащили связь в нашу роту. Оказалось, что им сказали: здесь в это время по плану должны быть уже свои, соседний батальон. А был он или не был — главное выполнить приказ…

Криворучко В. В. командир штабной батареи 17-го артиллерийского полка, капитан в отставке:

— Был случай, что наш связист сматывает провод, и оказалось, что этот же провод собирает и немец. Встретились нос к носу, и оба растерялись. На войне чего только не случалось, комичное рядом с трагичным. Однажды только собрались обедать — свист снаряда — и прямо в полевую кухню. Как ругался наш повар — не передать, мы смеялись, а если бы снаряд упал чуть попозже, то и плакать было бы некому. Сколько было таких моментов, что случайно погибали, случайно оставались живы…

Горчаков Ю. М., комсорг 624-го полка, старший лейтенант отставке:

— Как-то идем цепочкой из одного батальона в другой. Я первый прошел и ничего, а те, кто шел за мной — на мину напоролись, в клочки разнесло, хотя шли вроде бы шаг в шаг. На Соже, у какого-то блиндажа сидим, разговариваем с лейтенантом Уваровым, комсоргом батальона, вдруг разрыв мины — ему осколок в живот, что полезло все оттуда, и сразу умер. А сидели рядом…

Захарова Т. Л., врач-ординатор медсанбата дивизии:

— Однажды интуиция нашего шофера Владимира Кондрашова спасла комбата Гуменюка, хирурга и медсестер, ехавших в его машине. При передислокации медсанбата он внезапно остановил машину, вылез из кабины бледный, настороженный, и сказал, что спустил баллон. Позднее он рассказал, что почувствовал себя плохо, появилось какое-то страшное предчувствие, что не мог вести машину. Их догнал другой грузовик, Кондрашов попросил у водителя клей для баллона, стал проверять, а они целы! И самочувствие стало лучше. Через несколько километров обогнавшая их машина взорвалась, наскочив на противотанковую мину на дороге…

Кисляков С. П:

— Как-то сидим, отдыхаем после боя, видим — к нам на коне посыльный скачет. Кто-то еще сказал: «Наверняка сейчас на мину наскочит». И точно! Только успел сказать — взрыв. Пошли туда саперы — от лошади ни шкурки, у солдата ноги срезало как бритвой. Посадили его на другую лошадь и отправили обратно. И опять этот же солдат, грузин, сказал: «Опять ведь подорвется». И действительно, только лошадь немного прошла и снова наскочила на мину. В этот раз связного уже; кажется, убило. А потом и этого грузина снарядом убило. Я у него еще только прикурил, отошел по окопу — взрыв мины, подбегаю — у него осколок в груди торчит, изо рта пена с кровью. Тут и закопали, в его же окопе. А то сидим, закусываем под сосной, человек семь. Бах! Снаряд в сосну. И убило-то всего одного, но его никак уж не надо бы убивать — пятеро детей было, писарь нашего батальона, горьковчанин…

Василенко М. Ф., замполит 238-го ОИПТД, майор в отставке:

— Под Мценском снаряд упал мне прямо у ног, зашипел, но не разорвался, я еще плюнул на него сгоряча… А командиру нашего дивизиона майору Ивану Волкодаву снарядом оторвало голову. Какой был человек замечательный… Как-то в Белоруссии в одном из боев тяжело ранило одного из командиров взводов. Огонь был страшный, не подойти, но выручать надо. Мы с Колей Грачевым, комсоргом дивизиона, вытащили его, посадили в танк, сами сели на броню, вдруг рядом разрыв, Коля ойкнул. И осколок-то был всего с ноготок, но прямо в сердце. И похоронили парня… .

Криворучко В. В.:

— Заместителем командира полка у нас был майор Шаповалов. За три года войны — ни одной награды, стыдно перед женой. Стал проситься в дивизион, на боевую работу. Перевели командиром дивизиона — пошли награды. Однажды немцы просочились к НП полка. Шаповалов попал под автоматную очередь. Его награды — ордена Красной Звезды и Отечественной войны, послали жене. Как погиб начальник разведки полка Трофимчук. Купил в военторге золотые погоны, покрасоваться, а тут вызов на НП. Десяти метров до НП не дошел, Немец-пулеметчик и не заметил бы его, если бы погоны золотом не отсвечивали. А как глупо было погибать от рук своих же… Был у нас зам. по строевой Мотов — застрелил часового, когда тот его, пьяного, не пускал к девицам. А сам был такой трус, из блиндажа не вылезал, даже в стереотрубу боялся смотреть. Комлев, вологодский, встретил на войне сына, только поговорили, парень пошел к своим в часть — свист снаряда… — «Как я теперь старухе напишу…». Где-то в Белоруссии, встретились двое офицеров, вместе до войны учились. Встали покурить у сарая — шальной снаряд. И нет обоих… Смерть их свела. К нам в гости из пехоты часто приходила девушка-санинструктор. Пошла обратно, ей кричат: «Иди траншеей!». Нет, она была бесстрашная. Одна случайная мина… А как у нас в полку погибла одна девушка-медсестра: пожалела умирающего на поле боя раненого немца, стала его перевязывать, а он ей финку под сердце…

Михайленко С. С., командир орудия 2-го дивизиона 17-го артполка:

— Мне, как комсоргу дивизиона, командование давало задания организовывать похороны убитых офицеров. Ранней весной или осенью, не помню деревни, на сельском кладбище похоронили старшего лейтенанта, начальника штаба дивизиона по фамилии Медведь, родом из Полтавской области. Несмотря на сильные обстрелы, хоронили его с почестями. На траурном митинге выступил майор Малицкий, замполит дивизиона. Он так хорошо говорил о погибшем… А на другой день и его похоронили рядом с начальником штаба. Вечером во время артналета не пошел в щель — и прямое попадание снаряда в дом, осколками его убило. Вот как бывает: выступал на траурном митинге и, конечно, не думал, что через несколько часов и он ляжет в могилу…

Тарасов С. С., комсорг 409-го полка, майор в отставке:

— До сих пор переживаю, как погиб наш парторг батальона капитан Кузьмин, на второй день прибытия на фронт, в марте 1944 г. Первым поднялся в атаку, был тяжело ранен, умирая у меня на руках, все шептал: «Как обидно умирать… Победа близка… как хочется жить»…

Лебедев Н. А., командир отделения разведроты дивизии, старшина:

— Как погиб мой друг Сергей Стебаков, из Змиевки. В поиске нарвались на немцев, семь человек тогда погибло, а его схватили немцы. Был такой истошный крик, а у нас чувство бессилия, что не можем помочь. Потом две ночи вытаскивали убитых… Янсон Саша, такой хороший парень, его тяжело ранило, когда стали уже уходить, сразу вынести его не сумели. Через день мне поручили его вытащить, это был долг, хоронить товарищей. Подползли к нему — он почти сгорел, видимо на раненом загорелась телогрейка. И единственное чувство — вытащить, не дать, чтобы был безвестно погребен. Похоронили на берегу Днепра, с салютом…

Соколова О. Д., машинистка штаба 409 полка:

— Как убило старшину Добрынина… Он прекрасно играл на гармошке и тогда сидел на пеньке, все слушали его любимую «Темную ночь». Вдруг какой— то шальной «Юнкерс» на бреющем из-за леса… «До тебя мне дойти нелегко», стук очереди по земле, аккорд упавшей гармошки — и он, повалился, уже мертвый…

Степанцев АП.:

— У нас был переводчик, Иоффе, прошел с нами все окружения, больше двух лет воевал, а уже перед Десной сел писать письмо домой, и какая-то шальная пуля… И только ведь написал жене: «Я жив-здоров»…

Коробков. А. А.:

— Еще в 41-м году, летом, на нашу траншею наехал немецкий танк, и так по ней прошелся, что из всех я один живой остался, и то не знаю, как вылез. Да и все время под смертью ходили…

Ленский Е. Г.:

— Вышли из окружения за Сож, только сели за кашу, радуемся, что живы остались — шальной снаряд. Напротив меня парень сидел из приписных, крупный осколок ему прямо в горло… Так и умер с кашей во рту. Ну, какая после этого еда…

Журавлев В. М., помкомвзода разведроты дивизии, старший сержант:

— Стоим в окопе с моим лучшим другом Володей Золотухиным, выбираем участок прохода на передовой. Сначала я смотрел в бинокль, потом Володя попросил, но не успел приставить его к глазам, как вижу — падает. Смотрю — пуля попала ему в подбородок. Умер он тут же, у меня на глазах. Володя забрал мою смерть…

Тюкаев В. Г.:

— Тяжелая обстановка боя, люди залегли в снегу, на открытом поле. Полковник Гришин наблюдал за ходом боя. И вот поднимается человек в белом полушубке, одного за другим поднимает людей, и батальон пошел в атаку. Гришин приказал представить этого человека к награде, но это был красноармеец Кадушин, разжалованный из старших лейтенантов за какой-то проступок. После боя мы оформили материал с ходатайством пред трибуналом о снятии судимости, восстановлении Кадушина в звании. Решение трибунала опоздало: Кадушин погиб за два дня до этого. Жаль, что он не узнал о реабилитации. Смелый был парень…

Баев Н. В., радист роты связи 624-го стрелкового полка:

— Бывало, смотришь в бинокль и видишь, кто бежит в атаку с умом, виляя и падая, а другой бежит мишенью, словно по струне, и, как правило, становится трупом или раненым, так и не добежав до врага. Адъютант командира полка лейтенант Синицын и замполит полка майор Елесин где-то раздобыли немецкий мотоцикл и решили прокатиться. Въехали в деревню, и прямо к немцам. Когда мы освободили эту деревню, нашли их истерзанными, исколотыми штыками до неузнаваемости… А как погиб старшина Кулиш… Он был классный радист, но совершенно не обращал внимания на разрывы мин и снарядов. Сел на бровку ячейки покурить, и моментально был сражен снайперской пулей. Я после его гибели долго не мог прийти в себя, а надо было передавать радиограмму. Руки вместо ти-ти-та-ти выбивали какое-то мандраже для тети Кати. Вскоре подошел командир роты капитан Куликов и помог мне прийти в себя. Сашу схоронили, как положено, но я еще долго ругал себя, что не стащил его тогда с бровки…

Градусов В. Г., командир взвода 624-го стрелкового полка:

— Перед наступлением на реке Неручь я переписал фамилии бойцов своего взвода в записную книжку. Люди приходили и уходили все лето и осень. Одни погибали, другие выбывали по ранению. Часто бывало, что не успеешь запомнить бойца в лицо, а не то, что фамилию, как его уже нет, убит в первой же атаке. Десятого октября меня контузило, когда пошел поднимать в атаку роту старшего лейтенанта Зозули, а восемнадцатого — ранило пулей в челюсть, под деревней Жеребной. За эти три месяца через мой стрелковый взвод, судя по записям в блокноте, прошло 168 человек…

Кузнецов Н. М.:

— Меня первый раз ранило в ногу на Неручи, когда сидел на сарае, корректировал огонь. А командир роты Кудрявцев стоял внизу, так ему полчерепа снесло… Второй раз — под Гомелем, ранило меня под лопатку. Побежал исправить связь по проводу, и — сзади взрыв. Красные круги перед глазами, по спине потекло, но боли не чувствую. Очнулся — тишина. Ранило меня в одиннадцать часов утра, а пришел в себя в семь вечера. И никто меня не хватился. Бывало, идешь — мертвый лежит, кто, что — никому нет дела. Каждый занимался своим делом… Подняться не могу, но кое-как встал. Где наши, где немцы — все кружится… Беру свой кабель, в горячке иду дальше. Потом кто-то меня по спине: «Эй, друг! Ты где был? Ищем тебя пять часов…». Рана запеклась, но осколок, чувствую, торчит. Снял шинель, парень этот вытащил осколок — кровь еще пуще…

Пошли в санроту. Догоняет нас телега. Какой-то дед везет раненого, а тот поет «Раскинулось море широко…». Я посмотрел — у раненого полмакушки снесено, а поет. Видимо, очумел парень…

Жуликов В. А.

— Есть ли судьба, счастье, удача на войне? Кто на этот вопрос ответит… Честно говоря, здесь как повезет. Все боятся боли, смерти, все хотят пожить побольше. Я думаю, что нет бесстрашных людей, а есть люди большой выдержки, самообладания и честно выполняющие свой долг. Я и сам испытал и по рассказам других знаю, что такое быть на волоске от смерти. Спасали доли секунды и сантиметры, и не потому, что ты бежал быстрее и скрывался в этой щели, и не в том дело, куда попал снаряд, а так уж получалось. Все предвидеть и предугадать невозможно, какой бы ты ни был аккуратный воин. Конечно, не стоит отбрасывать опыт бывалого солдата, который на горьком опыте других знает, где и как лучше защитить себя. Необстрелянные, как правило, погибали быстрее. Но как много значит простая случайность. Всю войну командира дивизии охранял рядовой Слива. Должность была такая, что можно было не одну войну воевать. А уже в конце войны он отошел от блиндажа комдива по нужде и попал под артналет… И вот еще случай. Был в нашем батальоне связи радист Иван Ляшко. Он очень боялся погибнуть. В начале 45-го упросил командование, и его направили на курсы младших лейтенантов. Видимо он подумал, что пока будет учиться — война кончится. Но в бои он еще попал, и, как ребята рассказывали, погиб в первом же бою. Он пытался выжить, обмануть смерть, но не рассчитал время, и, как говорили старые солдаты: «Что написано на роду, от того не уйдешь…

Резник А. И.

— С командиром батальона Сергеем Власовым мы были большие друзья. Вместе прошли с Курской дуги, много раз смотрели смерти в глаза. Человек он был очень смелый, беспощадный к немцам. Как у нас с ним разошлись судьбы… Уже в самом конце войны командование предложило выбрать кандидата для учебы в академии, надо было выбрать — кому ехать, мне или Власову. До конца войны было еще долго, а академия — это наверняка выживешь. Он тогда еще пришел ко мне. Я в кадрах в армии не хотел оставаться и сказал: «Поезжай ты, Сергей». Он согласился, а только отошел от блиндажа — артналет. Он был тяжело ранен. Вот тебе и академия…»…

Сергей Власов свою жизнь закончил обыкновенным деревенским пастухом…

И сколько подобных случаев может вспомнить каждый из оставшихся в живых в этой долгой кровавой войне…

Бывали на фронте и удивительные встречи, как эта…

Пилипенко И. И., комсорг 624-го стрелкового полка, подполковник:

— В январе 44-го я получил тревожное сообщение из подразделения, где воевал мой отец, Пилипенко Иван Григорьевич. Его командир роты сообщил, что отец геройски погиб. С трудом оправившись от сообщения, решил во что бы то ни стало разыскать хотя бы могилу отца, так как наша часть стояла в 50 километрах от места, где воевал отец. С родными по Полтавщине я потерял связь в первые дни войны. Только в конце 43-го узнал, что им удалось выжить в фашистской неволе. Сестренку несколько раз пытались угнать в Германию, отец прятал ее на болоте. Мать сообщила, что после освобождения Полтавщины отца призвали в армию, и он тоже воюет. Вскоре получил от него письмо.

Командование отпустило меня на розыски. Когда нашел часть отца, то выяснилось: произошла ошибка, отец жив, но ранен. А в том бою был убит наш односельчанин, тоже Пилипенко Иван Григорьевич. И вот — встреча… Трудно передать словами чувства, которые мы тогда пережили. Ведь мы не виделись более трех лет. Явившись по вызову своего командира, отец отрапортовал: «Товарищ майор, разрешите обратиться к ротному командиру… По вашему приказанию ефрейтор Пилипенко прибыл». Меня он не узнавал. Установилось неловкое молчание. Отец, стушевавшись, начал торопливо поправлять свое обмундирование. Нам было смешно и обидно: батько не узнал своего сына! Прошло, наверное, около минуты. Когда у меня на глазах появились слезы, отец, всмотревшись, закричал: «Сынок, Ваня, це ты?», — и бросился в объятия. Мы обнялись и не могли сдержать слез. После этой встречи отца перевели в мою часть. Вместе воевали, вместе делили радости и горе. Когда в одном бою меня контузило, и до него дошел слух, что меня убило, он чуть с ума не сошел. Потом меня направили на учебу, а отец продолжал воевать, дошел до Берлина. Мы встретились с отцом дома, в феврале 46-го…

…19 февраля 44-го после небольшой передышки дивизия переходит в наступление, развивая успех 170-й стрелковой дивизии. И снова разгорелись изнурительные бои за высотки, опушки, сожженные белорусские хутора. И опять потери: 19 февраля убит командир 409-го полка подполковник. Алемасов, через неделю погибает сменивший его полковник Куликов. Гитлеровцы контратаковали беспрерывно, и сражались с яростным упорством. Только 22 февраля в боях в районе Великий Бор части дивизии отразили 21 атаку. Гитлеровцы бросали в бой уже разрозненные части. По показаниям пленных, в этих боях участвовали подразделения 36-й, 6-й, 283-й, 253-й пехотных и 4-й танковой дивизий.

До 1-го марта с переменным успехом шли затяжные кровопролитные бои. За этот период на участке дивизии, по данным штабов, гитлеровцы потеряли еще до двух тысяч солдат, 54 пулемета, 19 орудий и 4 танка.

С 1 по 11 марта дивизия находилась во втором эшелоне армии, а потом получила приказ перейти в 50-ю армию, наступавшую на Могилев. В тяжелейших условиях весенней распутицы дивизия проделала марш в 60 километров, но в связи с неуспехом наступления на Могилев дивизия в бой не вводилась и была отправлена обратно в 48-ю армию.

Арбузов А. В., командир роты связи 624-го стрелкового полка, майор:

— Из марша весной 44-го из-под Жлобина до Ново-Быхова и обратно мне особенно запомнился не сам переход, их было много, а запомнился наш ротный жеребец по кличке Рашпиль. Это был серый в яблоках красавец, и силы — неимоверной. В труднейших условиях распутицы, когда мы шли по колено в грязи, под дождем, он единственный из коней довез свой груз туда и обратно. Остальные подводы или отстали, их тащили их по две лошади. Рашпиль тогда доказал, на что способна русская лошадь…

29 марта дивизия приняла участие еще в одной частной операции, в направлении поселка Сутоки. После артподготовки полки с боем форсировали речку Будлянку, завязали бои на южной окраине поселка, но встретив ожесточенное сопротивление и не имея сил его преодолеть, были выведена из боя.

Худяков Ф. И., рядовой взвода разведки 771-го стрелкового полка:

— 31 марта 44-го наш полк занял высоту с отметкой 210 на реке Друть правее Рогачева. К полудню немцы наших с высоты выбили, потому что в полку оставалось всего человек сто пятьдесят. Вновь брать высоту было просто некому. Командир полка полковник Кадиро вызвал командира нашего взвода старшего лейтенанта Воробьева и приказал: «Высоту вернуть!». От взвода нас оставалось десять человек, дали нам еще роту автоматчиков, в которой тоже было всего человек десять.

Такими силами и пошли ночью снова брать эту высоту. Вышли на исходный рубеж для атаки, до колючей проволоки у немецких траншей всего метров 10—15. Наши начали артподготовку, а сразу после нее — вперед! Стрелял, бросал гранаты, все было очень быстро. И ведь взяли высоту! У нас ранен был только один человек…

Немцы опомнились, не смотря на темноту — пошли в контратаку. Отбили ее. Меня ротный послал в батальон. Рассказал комбату, что взяли высоту, а он не верит. Дал мне двоих бойцов, взяли по ящику гранат и патронов, и пошли на высоту.

Немцы опять в атаку полезли. Но хорошо, что они, когда убегали, оставили нам свои пулеметы. Пять атак отбили, удержались, и без потерь. Да и терять-то уже было почти некого…

15 апреля директивой Ставки войскам Белорусского фронта было приказано перейти к обороне. Закончилась зимняя кампания 1943—44 годов, это была уже третья военная зима. Завершился коренной перелом в войне, началось массовое изгнание гитлеровцев с родной земли. Достойный вклад в общее дело внесла и 137-я стрелковая дивизия. За зимнюю кампанию она вывела из строя до 6 тысяч гитлеровцев, огромное количество вооружения и техники, освободила десятки населенных пунктов.

Воевать приходилось в тяжелейших условиях болот, в мороз, распутицу, при полном отсутствии дорог. Недаром солдаты в шутку присвоили родной дивизии еще одно наименование «Болотная». Поскольку еще не доводилось брать больших городов и все почетные наименования доставались соседям, то бойцы называли свою дивизию так: Околорловская, Мимогомельская, Черезречицкая…

Но начинавшаяся весна вселяла новые силы и надежды.