Валерий Киселев

Цветное фото с красивой девочкой

Горный инженер Игорь Потапов получил причитавшуюся ему сразу за полгода зарплату и решил слетать на юг, тем более что как раз подоспел отпуск.

В самолете Потапов выпил из своей охотничьей фляжки коньяку и быстро заснул под размеренный гул моторов. Как в калейдоскопе, снились ему грязный северный снег, угрюмые лица шахтеров, слепящий блеск моря и дальние туманные горы.

В последние годы Потапов стал замечать за собой одну странность: его тянуло в места, где проходила молодость. К 45 годам он, с института мотавшийся по северным шахтам, так и не обзавелся семьей. Как-то так получилось, что ни одной из встречавшихся на его пути женщин он не посмел предложить руку и сердце. А теперь, когда его однокурсники становились дедами, заводить семью ему казалось неуместным, считал, что его время для такого подвига прошло.

Длинными вечерами, выпив, он перебирал в памяти встречи с женщинами времен своей юности, анализируя, почему с каждой из них не сложилась судьба. Потапов, хотя и остался одинок, ни о чем не жалел. От воспоминаний на душе долго оставалась щемящая грусть, и это новое состояние помогало в тоскливой и однообразной жизни в северном шахтерском городке.

Лет десять назад Потапов случайно оказался в городе, где жила девчонка, с которой он поцеловался первый раз. Адрес помнил и решился навестить. Он понимал, что Наташка, так звали ту девчонку, давно уже солидная дама, наверняка замужем, да и вряд ли живет в родительском доме, но все же пошел. Потапов с удивлением обнаружил, что улица, по которой гуляли они с Наташкой, ничуть не изменилась. Даже асфальт и деревья у домов были такими же, как тогда. Чем ближе был ее дом, тем почему-то сильнее стучало сердце, а ноги становились ватными. Он остановился у калитки старенького деревянного дома с резьбой на окнах и никак не мог заставить себя войти. «Что скажу? — думал Потапов, — Да и помнит ли она тот первый поцелуй?».

Из дверей дома с шумом выбежал мальчик лет семи и побежал вглубь сада. Потом вышла женщина. Потапов сразу узнал Наташку. Та же прическа под мальчика, та же фигурка. Она вышла с ведром в руках и пошла в сад.

— Наташа, — окликнул Потапов, но не услышал своего внезапно севшего голоса.

Женщина, задумавшись о чем-то своем, не обратила внимания, что у калитки кто-то стоит.

«Как глупо… Ну, что я скажу…», — Потапов, оглянувшись по сторонам, стоял и не знал, что делать.

Женщина в глубине сада о чем-то говорила с ребенком, и Потапов так и не решился открыть калитку.

Он побрел к вокзалу, вспоминая сладковатый привкус ее губ и дурманящий запах июльского сена, на котором они оказались в момент первого поцелуя.

После этой встречи Потапов долго не мог прийти в себя, ругал за нерешительность.

…В этом южном приморском городе Потапов не был лет двадцать. Больше стало рекламы и неряшливых торговых заведений на улицах, а так, в общем-то, городок не изменился. Те же раздавленные сливы на улицах, тот же удушающий зной, и разноцветное, сливающееся с горизонтом море у набережной, на которой Потапов любил неторопливо выпить бокал шампанского, а потом закусить малосольным огурчиком.

Он, не торгуясь, снял у первой же попавшейся бабки комнату в каком-то пристрое, быстро переоделся и пошел к морю.

Искупавшись, Потапов лег на горячие камешки и закрыл глаза. Однако подремать не удалось. По пляжу ходили торговки и громко кричали:

— Пахлава! Креветки! Кому кукурузы, кукурузы кому? Свежее холодное пиво!

Особенно донимал своими криками молодой грузин:

— А вот виноград! Кому черный виноград!

По берегу неподалеку ходил бородач и уныло говорил одно и то же:

— Цветное фото с красивой девочкой…

Потапов поднял голову: «Что это еще за новая услуга?», но увидев на плече фотографа маленькую обезьянку, снова попытался задремать.

Но торговцы не унимались, какая-то тетка с ворохом летних шляп села вообще ему чуть не на нос, и Потапов решил, было, уйти куда-нибудь подальше по берегу, как обратил внимание на троих похожих лицами друг на друга женщин. Это были в акварельном возрасте дочка, ее мама, с крепким телом зрелой женщины, но размятой грудью, и бабушка, старуха с большим животом. «Три поколения женщин…» — подумал Потапов, пытаясь вспомнить слова историка Ключевского по этому поводу, что каждая из них кладет что-то на алтарь любви: «У девочки это губы, у молодой женщины еще и тело…». Юное созданье, с сиреневыми глазами и стройной фигуркой, надоедливо и надув розовые губки, просило у мамы денег на мороженое, но женщина, уткнувшись в книжку, как будто не слышала. «Господи, неужели этот ангел лет через сорок будет такой же, как ее бабка и стоять здесь с отвисшим животом и бревноподобными бедрами», — подумал Потапов.

— Цветное фото с красивой девочкой… — бубнил фотограф, проходя по берегу.

Потапов решил, что пора выпить портвейна и стал собираться.

Когда он был здесь двадцать лет назад, то выпивать ходил всегда в один и тот же винный подвал. Обычно чайный стакан портвейна или мадеры, в день по три-четыре раза. А закусывал Потапов всегда малосольным огурцом, который покупал у девушки, на углу, черноглазой, похожей на половчанку.

— Что для вас? — спрашивала она всякий раз, застенчиво улыбаясь, хотя кроме огурцов в ее большом белом бачке никогда ничего не плавало. Слово «что» девушка произносила мягко, по-московски, не как местные толстухи-украинки — «шо вам надо!», да и вообще Потапову она понравилась чуть ли не с первого взгляда. А познакомились они через несколько дней, и странно, в море. Поздним вечером, когда Потапов выходил, накупавшись, из моря, навстречу, боясь холодных брызг, шла она. Удивившись неожиданной встрече, Потапов что-то спросил ее . Слово за слово, вечер просидели в пахнущем нагретыми солнцем кипарисами парке над морем. Оказалось, что Потапов с трудом понимает ее украинскую речь, а девушка — его северный говор, и фраза «что для вас?» была едва ли не единственной, которую она правильно произносила по-русски, поэтому они сидели на лавочке у пахнущего водорослями моря, молчали и он целовал ее в соленые и прохладные губы.

А днем Потапов, выпив портвейна, подходил к ней за малосольным огурцом и Настя опять спрашивала его: «Что для вас?».

С пляжа Потапов завернул в тот же подвальчик, где не был двадцать лет, поглядел на длинный ряд бутылок и заказал двести пятьдесят граммов портвейна. В подвальчике, кажется, ничего не изменилось, те же огромные бочки вместо стульев, те же пьяные рожи…

Он вышел и ноги сами понесли его на угол, где он обычно закусывал малосольными огурцами.

«Что за наважденье… — на этом месте стояла за тем же бачком с огурцами… его Настя.

Потапов невольно протер глаза. Что-то спросил миловидную черноглазую девушку — «Нет, не она… Но как похожа… Те же глаза, фигурка, голос такой же…». Он взял огурец, отошел в сторонку и стал наблюдать за девушкой. «Копия Настя!», удивился Потапов, и сердце заколотилось, как будто не было этих двадцати ушедших лет.

— Ну, шо уставился? — услышал Потапов от девушки.

От грубых слов ностальгическое настроение улетучилось мгновенно и Потапов, стушевавшись, пошел, ничего не видя перед собой.

От нахлынувших воспоминаний стучало в висках.

Потапов не помнил, как пришел на набережную. Отдыхающие, сменив купальники на летние платья, фланировали мимо выставленных южных безделушек и картин с художниками, гадалок, сонно сидевших под зонтами. «Настя, Настя… Но ведь ты же должна жить где-то в этом городе…» — не выходило из головы у Потапова.

Он купил бутылку портвейна, каких-то персиков и пришел на квартиру. Вечером, не давая уснуть, зазвенели цикады. Во дворе у крана с водой громко разговаривали постояльцы, кричали дети. Потапов, изредка отхлебывая из бутылки, вспоминал ее голос… «Что для вас?» и удивлялся, что вдруг вспомнил ее слова, ее запах.

В соседней каморке за фанерной перегородкой, уже за полночь послышался женский голос.

— Да не буду я здесь! Отстань ты от меня! В таких условиях я еще не трахалась.

Но мужчина, хотя и молчал, скоро добился своего — ритмично заскрипела кровать. Девушка с наслажденьем застонала.

Потапов отхлебнул портвейна и вспомнил такую же, но единственную их ночь с Настей… Девушка и мужчина за фанерной стенкой скоро сладко захрапели.

«Юг, нравы простые…» — ворочался на влажной простыне Потапов.

Утром во дворе у крана с водой он встретил девушку, похожую на его Настю, ту самую, вечером торговавшую огурцами на углу. Она вымыла красивые загорелые ноги под струей холодной воды и ушла в каморку, где ночью так громко и откровенно скрипела кровать и она так сладко стонала. «Ничего себе…» — оторопел Потапов.

— Ну, вы будете умываться, или шо? — вывела его из раздумий у крана хозяйка, — А то воду закрывайте.

После полудня, выпив три или четыре стакана вина, Потапов все же решился заговорить с девушкой, торговавшей огурцами и, как оказалось, ночевавшей вчера рядом с ним. Ее звали Вика, ей девятнадцать лет, узнал Потапов, стоит она здесь второе лето, местная.

— Вика, а как зовут вашу маму?

— Настей. А что? — ответила девушка.

Потапов не помнил, как вновь оказался в своем винном подвальчике. «Настя… Девятнадцать лет… Но ведь всего лишь одна ночь…». Молоточками стучало в висках, хмель не брал.

Вечером он оказался на набережной.

— Цветное фото с красивой девочкой, — опять попался фотограф с вертлявой обезьянкой на плече.

У большого телевизора на улице стояла толпа. Дети, окруженные взрослыми, пели в микрофон. «Караоке по-русски», понял Потапов.

Перед телевизором наплясывало удивительное создание двух лет — черноглазая девочка-калмычка, в яркой синей жилетке, белых гольфиках, юркая и непосредственная, как обезьянка у того фотографа. Потапов невольно залюбовался ребенком, да и окружившие телевизор зрители смотрели не на пьяного парня, пытавшегося что-то петь, а на эту милую девчушку.

— А меня мама в арбузиках нашла, — вдруг сказала девочка Потапову.

— Ну, хватит, пошли отсюда, — услышал Потапов знакомый голос и поднял глаза: «Вика!» Она грубо взяла девочку за ручонку.

— Вы? — опешил Потапов, — Это ваша дочка?

— Ну и что, вам-то какое дело, дядя?

Они вместе вышли из толпы, окружившую телевизор.

— Вика, скажите, а ваша мама торговала раньше на том же месте, где сейчас вы? — спросил Потапов.

— Да, много лет, ну и что?

— Тогда, — неожиданно для себя вдруг решился Потапов, — наверное, я твой папа.

— Что? Ты — мой папа? — удивленно крикнула девушка. — Как это вы можете быть моим папой… — неожиданно тихо и растерянно спросила она.

Потапов, сбиваясь и волнуясь стал рассказывать ей о встрече с ее мамой двадцать лет назад.

— А где она сейчас? — спросил он наконец.

— Вам ее лучше не видеть, вообще, — твердо и очень грустно ответила Вика. В глазах ее блеснула обида.

— А если вы мой папа, тогда погуляйте пока со своей внучкой! — вдруг сказала Вика. И, поцеловав девочку, быстро ушла.

— Цветное фото с красивой девочкой… — опять прошел мимо фотограф с обезьянкой.

— Меня Ксюшей звать, — потянула девочка Потапова за руку, — купи мне мороженого.

…Они куда-то шли, Потапов сжимал в своей руке ручонку этого юного и вертлявого, похожего на обезьянку создания, вдруг оказавшегося его внучкой, слушал ее щебетанье и думал: «Но куда же я теперь с тобой, если не знаю, где твои мама и бабушка, — и с ужасом: — А как же я без тебя?»